К вечеру, когда временные мачты были поставлены, а паруса закреплены, корабль пошёл легче и увереннее, матросам выдали по доброй порции спиртного, чтобы подбодрить поредевшую команду, и только тогда просвистали к разборке гамаков.
Как предсказывал ранее Гаскойн, многие матросы разозлились, не найдя в своих гамаках одеял, но капитан Вилсон приказал казначею выдать им новые взамен пострадавших на пожаре, что заметно улучшило настроение команды. Однако поскольку всё ещё было невозможно разжечь камбузную плиту, матросы сидели на своих сундучках и грызли сухари. К полуночи штормовой ветер стих, и были поставлены дополнительные паруса, но море всё ещё было бурным и волны горами вздымались вокруг судна. На рассвете солнце проглянуло из-за туч и весело засияло на волнах. Море стало постепенно успокаиваться. Наконец-то на камбузе разожгли плиту, и мистер Дуррифар, чьи руки опять оказались в карманах, приказал боцману свистать к обеду. Закончив обед, руля опять положили на ветер, надстроили фок-мачту и добавили парусов. На следующее утро на судне не осталось следов от прошедшего шторма, кроме чёрного и расщеплённого обрубка мачты, торчащего из палубы как перст, упреждающий о мощи и ярости стихий.
Три дня спустя «Аврора» соединилась с Тулонским флотом. Когда судно увидели с других кораблей, все подумали, что фрегат пострадал в битве, но скоро выяснилось, что сражение произошло с более грозными силами, нежели те, которыми владеют человеческие руки. Капитан Вилсон навестил адмирала и получил от него приказ немедленно отправиться на Мальту для ремонта и переоснащения судна. Через несколько часов «Аврора» повернулась носом в сторону Мальты, и Тулонский флот вскоре исчез из виду.
— Чёрт потери, масса Тихоня, какой ужасный ураган мы пережили нетавно. Один раз мне показалось, что мы вот-вот отправимся прямо к Нептуну кормить рып.
— Верно, Мести, не дай Бог пережить ещё один такой шторм.
— Тогда, масса Тихоня, зачем вы стали моряком? Если у человека нет тенег и ему не на что жить, он отправляется в море. Но все говорят, что у вас куча тенег. Зачем вы пошли на морскую служпу?
— Честное слово, не знаю, — ответил Джек задумчиво. — Очевидно, в поисках равенства и прав человека.
— Эх, масса Тихоня, не туда вы направились их искать. Я много думал последнее время и, клянусь непесами, пришёл к выводу, что равенство — это вздор!
— Вздор, Мести?! Как так, ты же раньше думал иначе?
— Та, масса Тихоня, но тогта я кипятил чай тля молотых джентльменов, а теперь я сутовой капрал, и у меня в руках полицейская тупинка. Поэтому я теперь тумаю иначе.
Джек ничего не ответил, но задумался. Читатель, возможно, заметил, что идеи равенства быстро выветривались из головы Джека — он защищал их больше по привычке и, может быть, из упрямства, которое мешало ему признать себя неправым; к этому следует ещё добавить его любовь к спорам. Но он приучился повиноваться старшим по званию и, несмотря на свои идеи, не потерпел бы неповиновения со стороны своих подчинённых, хотя ему не приходилось сталкиваться с попытками такого рода, ибо Джек никого не тиранил и был любимцем всей команды. Каждый день чему-нибудь его учил, и капитан Вилсон с удовлетворением замечал, что Джек почти избавился от влияния чудной философии своего отца.
Выводя его из задумчивости, Мести постучал дубинкой по камбузной трубе и начал снова:
— Так почему вы не просите служпу, масса Тихоня?
— Не знаю, Мести, может быть, потому, что служба мне не безразлична.
— Но, масса Тихоня, зачем ютиться в мичманской каюте, грызть чёрствые сухари, есть солонину, если вы можете жить на перегу как джентльмен. Это же глупо! Почему не пыть хозяином самому сепе? Чёрт возьми, пудь у меня теньги, вы пы меня только и видели здесь на сутне! Немного поплавать — это хорошо, путешествия полезны для всех, они раскрывают глаза на мир, но потумайте о молнии, которая утарила в сутно нетавно, — петному поцману она закрыла глаза навеки!
— Что верно, то верно, Мести!
— У меня есть натежта: потумайте опо всём этом, cap, просьте служпу, отправляйтесь-ка на neper и заперите с сопой Мести. Он пудет хорошо служить вам, масса Тихоня, то конца своей жизни, клянусь святым Патриком! Потом вы женитесь, у вас пойтут тетишки, и вы путете жить как человек. Потумайте оп этом, масса Тихоня.
Упоминание о женитьбе обратило мысли Джека к Агнессе, и наш герой погрузился в воспоминания. Не дождавшись ответа, Мести отошёл, оставив нашего героя в задумчивости.
Этот разговор оказал на Джека больше влияния, чем можно себе представить. Он всё чаще и чаще ставил перед собой вопрос, подсказанный Мести: «Почему он не бросает службу?». Он поступил на службу, не преследуя особой цели, кроме разве поисков равенства, но не мог не согласиться, что эти поиски завели его не туда, где это равенство можно найти. Ему и в голову не приходила мысль отслужить весь положенный срок, дослужиться до какого-нибудь звания и стать командиром корабля. Он жил только настоящим, не ожидая будущих наград, кроме, возможно, брака с Агнессой. Рассуждения Мести заставили Джека впервые задуматься о своём будущем, и он почувствовал растерянность, пытаясь ответить самому себе на вопрос Мести о своих намерениях относительно службы. Тем не менее Джек выполнял свои обязанности вполне сносно, как считал мистер Дуррифар.
После скучного перехода, борясь с противными или слабыми ветрами, «Аврора» благополучно достигла Мальты. Во время плавания Джек несколько раз беседовал с Гаскойном по поводу своих планов на будущее, но все они не шли дальше женитьбы на Агнессе — это было решено окончательно и бесповоротно. Что касается остального, здесь была полная неясность. Гаскойн придерживался мнения, что Джек должен продолжать службу и стать капитаном, но так далеко они решили не заглядывать, так как им предстояло решить более насущный вопрос: как исхитриться, чтобы получить отпуск на берег, ибо им было ясно — под предлогом необходимости проведения ремонтных работ мистер Дуррифар задержит все отпуска.
В день прибытия на Мальту Джек обедал в общей кают-компании и решил попросить увольнения на берег в тот же вечер. Капитан Вилсон уже отправился к губернатору. За обедом между Дуррифаром и Хокинсом разгорелся спор по вопросам искусства мореплавания, и большинство офицеров стало на сторону Хокинса, который, как уже указывалось, был первоклассным моряком. Спор закончился ссорой, поскольку Хокинс настолько забылся, что заявил помощнику капитана, что тому надо ещё многому учиться, если он до сих пор не отучился от мичманской привычки держать руки в карманах. А мистер Дуррифар сказал, что капеллану легко оскорблять других, зная, что сутана защитит его и избавит от необходимости ответить за оскорбление. Для Хокинса это было очень обидное замечание, напоминавшее ему, что он, как капеллан, не может позволить себе ответить грубостью на грубость. Он покраснел от гнева, но, смирив гордыню, встал из-за стола и убежал в свою каюту, где дал выход негодованию, залился слезами, но затем мало-помалу утешился, прибегнув к молитвам.
Дуррифар поднялся на палубу, кипя от злости на Хокинса и сослуживцев и в то же время очень недовольный собой. Вряд ли такой момент можно было считать подходящим для просьбы об увольнении на берег. Тем не менее Джек подошёл к нему и, сняв шляпу, попросил разрешения съехать на берег, чтобы повидаться со своим другом-губернатором. Мистер Дуррифар повернулся к Джеку всем корпусом, встал, широко расставив ноги и глубоко засунув кулаки в карманы, после чего решительно заявил:
— Мистер Изи, вы прекрасно отдаёте себе отчёт, в каком состоянии находится наше судно: надо всё переделывать — ставить новые мачты, новый такелаж, иначе говоря, переоборудовать всё заново. И в такой момент вы проситесь на берег! Так вот, примите мой ответ и передайте его всем мичманам: никто из вас не покажет носа на берег, пока корабль опять не оденется парусами.
— Позвольте заметить, сэр, — сказал наш герой, — что наши услуги понадобятся не раньше, чем начнётся ремонт и переоснащение судна. Но так как сегодня суббота и завтра будет воскресенье, то фрегат даже не войдёт в док до понедельника. Поэтому я надеюсь, что вы дадите мне отпуск на этот срок.
