Что до волшебных свойств этого голубого чуда, старик полагал следующее. Мятущаяся душа видела в бусине край, где можно найти то, что другие люди ищут всю жизнь, а обрести не могут: так и уходят, втайне недовольные всем, что успели, а еще больше тем, что не успели сделать. Бусина открывала человеку его тайные, невнятные прежде самому устремления и показывала место, где им суждено свершиться, и как достичь самого заветного – покоя, лада с самим собой и миром. Иное дело, что, попади такая в лапы к черной душе, она и ей бы открыла заветные места, и только боги тогда пережили бы то, что могло бы случиться. Бусина, конечно, была всего лишь вещью, но у вещей с такими свойствами получается своя собственная судьба, повороты которой гораздо круче многих людских судеб, а жизнь значительно длиннее человечьей. Известно, что вещи имеют свою власть над людьми: слабая душа подчиняется собственному богатству, рука, получившая меч, тянется убить. Что же говорить о диковинке, что дает, кажется, ключ к счастью? Никто, конечно, доподлинно не скажет, но вдруг тот, чья тень вновь надвинулась из снежных северных пустынь, тоже знал об этом ключе и тоже захотел им завладеть? Кто знает, кем была послана дикая охота? Тот, в синей войлочной шапке, с длинной белой бородой – кто он был? Может, еще один забытый и до времени сокрывшийся Дух или бог? А может, и слуга того, кто шел с севера.
Но нужен охотникам был не Мирко, а то, что он нес в кармане, – бусину. А маленький голубой шарик словно чувствовал, кто ведет за ним погоню. И направление, откуда эта беда нагрянет. Сотворило пронизку, должно быть, доброе существо или сущность, и бусина бежала тени. Только решил Антеро податься на север, и бусина ушла от него, каменным зерном затерялась в земле болотной островины. И стала терпеливо дожидаться, пока явится человек, идущий на юг. И ведь не любому мимохожему попала в руки, а, можно сказать, спутнику, который уходил от того же, что и она. Хотя нельзя никак было называть хозяином того, кто носил бусину при себе, – у нее не могло быть хозяина, ибо она показывала то, что было на самом деле, а не то, что просили или хотели. Тем не менее прежнего своего владельца она не позабыла: будто бы нарочно явилась Антеро, чтобы попрощаться с ним. Станет ли сопровождать она Мирко на всем его пути, было неизвестно. Может, проведет его через всю жизнь, может, завтра потеряется, а может, как и с Антеро, покинет мякшу, едва им окажется не по пути либо когда он точно будет знать, где это место со старыми башнями над морской пучиной. Конечно, Мирко следовало бы приметить, как стоят там ночные светила, тогда, может быть, Реклознатец вернее подсказал бы время и место. Но кто знает, как далеко находится тот край. Ведь, может, и звезды там другие, невидимые из тех мест, где побывал колдун.
Если бескрайние воды простираются там на закат от берега, а суша уходит на восход, где на горизонте виднеются горы, это и вправду может быть берег западного моря. Но Реклознатец не ходил дальше Промозглого Камня и в жизни не встречал тех, кто прошел бы земли за Камнем от гор до последнего моря. Старика смущало, что Мирко увидел покинутую крепость и дикие бескрайние леса, в то время как, по словам купцов и редким, доходившим на север, свиткам арголидских мудрецов, страны за Камнем были густо заселены, и за полдня пути можно было в любом месте доехать от одного города до другого. Про западное море в свитках тоже упоминалось, но, видно, не те рукописи попались колдуну. Говорилось в них о неких отважных корабельщиках, которые почти тысячу лет назад вышли в неизвестное, безбрежное море далеко на западе и дошли до тех мест вдоль берега, где «вода, выпадая зимой, не делает грязи». Это, видать, казалось тогда арголидским мудрецам невообразимым дивом и суровейшим холодом, в котором жизнь невозможна. «На закат же, – гласил свиток, – нет и вовсе ничего, кроме туманов. Должно быть, там и находится конец мира». Непонятно было, о каких берегах идет речь, откуда отплыли корабельщики и в какие такие моря попали. Что же до края света, то для Мирко земля кончалась где-то в среднем течении Хойры на юго-востоке, Великой Соленой Водой и степным перешейком на восходе, землями ругиев на западе (Мирко понятия не имел, где точно сии земли, но знал, что они есть), страной огнепоклонников на юго-западе и Арголидой на юге. Совершенно ясно было, что существовали обширные страны и дальше, но и без них земля казалась огромной и не проходимой за целую жизнь. Колдун тем временем продолжал говорить, и медленно, но верно, следуя дорогой Мирко, приближался к черному колдуньему озеру, к Риите.
– Всадники те, конечно, заколдованы были, но предание о дикой охоте и главном охотнике есть у многих народов, только не любят его, боятся. От вас, мякшей, не слышал, от оленных людей тоже. А вот полянины, полешуки, хиитола – те знают. Охота эта мчится, дороги не разбирая, лесами, полями, буреломом и болотами без всякого шума, потому как земли не касается. Особенно любит она темные сумерки в месяце листопаде. Всякая живая тварь от той охоты бежит, а если близко быть случится, птицы крыльями бьют и мечутся, собаки воют, конь седока не слушает и несет куда придется. А если настигнет та охота одинокого путника, то не жить ему. И не от меча человек погибает, а от ужаса. И кто рог той охоты когда-либо слышал, хоть издалека, на того уж тень того ужаса легла, и вечный страх у него в сердце. Только так сказки говорят, – усмехнулся колдун. – Значит, рука верная да стрела меткая сильнее чародейского страха бывают. И все же коли они однажды за тобой пришли, то и вдругорядь придут, и не случится в помощь никого: ни малого человека в чаще лесной, ни волка серого, что оружных не испугается. Волшебную вещь ты с собой несешь, а значит – опасную. Что до кота диковинного, то слыхал я о таких. Говорят, князья на Вольных Полях с ними охотятся, зверя быстроногого загоняют. А водятся те коты близ Белых гор. Там их забирают маленькими котятами, а потом при людях воспитывают. А за того зверя, что в лес убежал, ты не бойся. Вещуны арголидские предсказывают, будто в грядущие времена жизнь настанет, когда волк с бараном в одном хлеву жить будут. Пожалуй, – засмеялся Реклознатец беззлобно, – и волк солому жевать станет, коли его в хлев-то запереть. У меня же те времена давно настали. Ворона ты уже видел, про то, как гадюка болотная у меня под боком спала, слышал. И кот этот – пардусом его полянины прозывают – ко мне сюда придет и об ноги, как мой, тереться будет. Веришь ли?
– Верю, – отвечал Мирко.
Голос колдуна вновь обрел силу и властность, напомнив о притихшей Смолинке. Вновь он увидел внутренний огонь в очах Реклознатца: он верил каждому его слову и готов был идти туда, куда покажет его рука.
– Вот мы и до главного добрались, – неожиданно просто и тихо сказал колдун. – До красы твоей ненаглядной. Ясно ведь, за ней ты идешь, за той загадкой, что она тебе загадала. Что тут скажешь? Я уж помянул мимоходом, что те, кого люди за богов, за духов, за нежить почитают – все они есть, и вовсе не в невидимом, своем мире обитают, а здесь, среди людей. И вовсе не тогда они в зримом обличье являются, когда кто их потревожит, а когда люди с ними на одном языке говорят. Знаю, ты слов хитрых не сплетал, голосом никого не звал. Но думал, однако ж, про богиню каменную? В воинов заколдованных стрелы метал? Бусина тебе виды открыла и даже на арфе играла? Не волнуйся, будто кто думы твои подслушать способен. Только мысли твои, что свет из окошка: ты на свет смотришь в него, и, как он тебе из окошка того виден, сообразно и поступаешь. А дело твое – то же слово, иначе высказанное. Немой человек на речь не способен, а ведь его понимают! А про любовь разве одними словами скажешь? Только вот что, мил человек. Мнится, не все ты мне сказал, утаил что-то. Одного ли прощения ты у девы каменной просил за тревоги? Может, еще что?
– Нет, – сказал Мирко и глянул прямо на колдуна. То ли упрямство, то ли боязнь сознаться, что первый раз сокрыл истину, то ли чутье заставили его отречься от сделанного, но это что-то дало ему силу выдержать взгляд Реклознатца.
