Степняки хорошо били арголидскую конницу на просторе, но ничего не могли поделать против ее пехоты, знаменитой своей дисциплиной и выучкой, и не умели брать крепостей. Но даже испытанные арголидские воины гнулись и ломали ряды, не в силах превозмочь в стойкости полянинов, среди которых были и северяне – уроженцы Мякищей, и лесовики из Великой Чети, и горцы с Белых, и некоторые уррии, ланги и ругии, не получившие приюта и славы в родных странах и нашедшие долю на Вольных Полях.
Далече ныне были виноградники Арголиды, величественные Белые горы и хлебные Вольные Поля. Уже две недели прошло, как покинул он родные Мякищи, и Великая Четь приняла одинокого странника под свой зеленый полог. Скоро должны были показаться песчаные берега Хойры, а там дней десять по-над рекой, и кончатся чащобы.
Мирко – а именно так звали молодца – не сознавал, впрочем, себя одиноким, леса же и вовсе не боялся. По сравнению с хмурым ельником болот и светлым красным сосняком песчаных холмов его родины, черный лес Чети был как-то неуловимо живее, мягче, ближе. Мирко понимал лес. Он знал, как переговариваются меж собой, шелестя листьями, высокие гибкие деревья, как, покряхтывая, будто старец, бормочет свое кустарник, и глухой его голос слышен аж на другом краю леса, потому что дерево – всегда одно, особо, отдельно от других деревьев, хотя бы и родственников, а кусты сплелись цеплючими корнями и там, под землей, быстрехонько дают знать обо всем примечательном в разные стороны. А уж как растет вечно молодая и всегда мудрая трава, дано слышать каждому, если не совсем очерствел душой человек. Хвойные же великаны были удивительно горды и молчаливы даже под холодным, свирепым ветром-лютенем, налетавшим на Мякищи из каменистых пустынь с северо-запада. Все невзгоды ели и сосны выстаивали молча, только скрипели, возражая, когда не в меру разбуянившийся вихрь выворачивал из земли слишком старый кряж или гнул и ломал молодое, выбравшее себе несчастливое место дерево. А можжевельник щетинился ежом, упрямясь любым переменам, радуясь лишь летнему теплому солнышку.
Мирко, однако, никогда не делился с кем попало своими наблюдениями. Он чувствовал и лес, и землю, и тварей лесных, и понимал, что нет в них того бездонного, жуткого страха, что медленно наползал с севера, грозно придвигаясь темной зимой и отпуская ненадолго летом. От этого страха и уходил Мирко на незнакомый юг, сам не понимая до конца, зачем покидает теплый дом на склоне огромного круглого холма, с вершины которого можно было разглядеть дышащую свежестью и прохладой, быструю в этом месте Плаву.
Утро сделалось туманное, в лесу было сыро и парило – день обещал быть теплым. Трава и ложе, сооруженное Мирко, покрылись влагой. Костерок догорел, но горячие угли, подернутые толстым слоем пепла, остались, так что запасенные с вечера и укрытые рогожей сухие дрова быстро дали озябшему человеческому телу животворное тепло. Обогревшись, Мирко отправился к неглубокому оврагу, по каменистому дну которого журчал ручеек. Вода в нем была студеной и вкусной. Набрав полное кожаное ведерко и клепаный железный котелок, путник возвратился к месту ночевки. Скоро из котелка аппетитно запахло ячменной кашей, приправленной сушеным мясом, корешками и пахучими травками.
Мирко знал, что уж летом-то он в лесу не пропадет: здесь найдутся и укрытие от непогоды, и сытная еда. С собой он взял только запас сушеного мяса, ячменные лепешки, зерно для каши и сухари. Без хлеба прожить трудно: в нем и сила земли, и солнечный свет, одним словом – здоровье и разум живого мира. В остальном же лес давал все что нужно. Парень не мог похвастаться тем, что бил влет птицу в небе или доставал точнехонько в глаз шуструю белку, не отличался медвежьим чутьем на сладкую малинку и дикий мед. Но расставить силки на зайца, подстеречь тетерева, подстрелить пестрого оленя, набрать грибов на похлебку или ягод на отвар, поймать серебристую рыбину в лесном озерке или речке – всему этому он был научен с детства, и никто в Холминках – так звалась его деревня – не сказал бы, что Мирко Вилкович увалень и лоботряс. Само собой, знал он, и как излечить рану, как сварить нехитрое снадобье от разных хворей, как не прогневить обидчивых лесных духов, как заговорить растревоженную гадюку, чтобы, не убивая неповинную тварь, самому остаться невредимым. И, наконец, как поладить с главным лесным хозяином – лешаком.
Светало, но солнце в конце лета уже не слишком спешило. Мирко успел поесть наваристой каши, запил остатками ягодного отвара, вычистил пучком травы котелок, затушил и завалил дерном костер. Не забыл он и поблагодарить за приют громовое дерево – живая, шероховатая и твердая кора дуба мелко дрогнула и ответила теплом. Закинув за спину берестяной короб с нехитрыми пожитками, он взял крепкий березовый посох, который помогал взбираться по холмам и служил надежной защитой, и двинулся дальше.
В такой ранний час туман был густым, ветви деревьев – влажными, одежда у путника мгновенно отсырела, а на волосы будто налипла паутина. Но вот потянуло свежим ветерком, и пегая борода тумана зашевелилась, стала редеть, расплелась на волокна, которые поплыли среди стволов, цепляясь за кусты. Пробудились птицы, значит, солнце уже достаточно поднялось над горизонтом и скоро съест белесую испарину леса, потом погладит ласковыми лучами верхние птичьи ветви, а к полудню доберется и до подлеска. Предстоял обычный в зареве-месяце день – солнечный, ветреный, свежий, – и шагаться будет легко: ветер не сможет сквозь строй деревьев бить в лицо и задирать одежду, а густая листва защитит глаза от яркого света.
Дорога стала подниматься вверх – это была вододержа, за которой Мирко надеялся выйти к речке Смолинке, переправиться через нее и вниз по течению, по левому берегу, дойти до слияния Смолинки и Хойры-реки. Тем же путем тридцать лет тому назад прошел дядя Мирко – Неупокой Лютович.
Добрался тогда он до города Радослава, где и пришелся ко двору у князя, попал в число гридней. Ходил с княжьей дружиной в славные походы на юг в Арголиду, на юго-запад, за высоченный Гребень, в страну, где правили маги-огнепоклонники, сидевшие в неприступных замках на высоких скалах, и на запад, за Промозглый Камень – в земли урриев. Столицу тамошнего короля князю взять не удалось – явилась подмога с заката, и полянинам пришлось уйти, но прочный шлем с хитрым забралом для защиты лица дядя с собой привез.
Правда, не уберег он его от меткого выстрела кочевника – вернулся Неупокой без правого глаза. Однако именно шлем в ту битву и выручил дядю: сам князь Любомир и половина его радославской рати остались в тот ненастный день лежать в степи, зарубленные саблей или пронзенные кто стрелой, кто копьем. Дядя, будучи ранен, продолжал биться, обороняя князя, когда жестокий, свистящий удар сабли оглушил его и бросил наземь. Сабли такие выковывали, видать, где-то далеко на востоке, у тамошних кузнецов, которые с помощью волшбы могли умножать силу оружия.
Очнувшись, дядя понял, что бой давно закончился. Степняки ушли с добычей, а надежная сталь шлема лопнула от удара, но спасла ему жизнь… Если б не она, снес бы лихой всадник мякше (так звались жители Мякищей) полчерепа, как кочан капустный разрубил Дядя еще отыскал в себе силы прогнать прочь воров, обиравших трупы, а после, вместе с уцелевшими воинами и пришедшими на поле брани сердобольными женщинами, хоронил павших. А исполнив долг, упал прямо на траву от слабости и усталости.
Второй раз он пришел в себя уже в чьем-то доме. Оказалось, что его приютила и выходила одна добрая, и пригожая вдова, утратившая в той же битве и мужа, и брата. Место князя занял его племянник, набравший новых гридней. А дядя Неупокой воевать больше не мог, да и не хотел, дому же требовались мужские руки. Так и остался он на зиму у вдовы. По весне, после двадцати лет княжеской службы, вернулся на север с женой. У Млавы, той самой молодой вдовы, на Вольных Полях не оставалось ничего, кроме горьких воспоминаний.
Мирко тем временем, уверенно шагая в гору, выбрался на открытое место. Прогалина уходила вправо и влево, насколько хватало глаз. Зеленая трава, в которой то тут, то там желтели метелки полыни и белели зонтики болиголова, постепенно уступала мхам и лишайникам, щедро облепившим рассыпанные камни. Дальше поднимался невысокий, но довольно крутой песчаный откос, поросший высокими стройными соснами. Солнце еще не успело подняться наверх. Сквозь дымку, оставшуюся от густого предутреннего тумана, оно казалось тусклым и красноватым, но уже грело. Мирко снял короткую овчинную куртку-безрукавку и остался в одной льняной рубахе, ворот и обшлага которой были украшены затейливой цветной вышивкой, изображавшей лучистое солнце, наполовину спрятанное за горизонтом. Рубашку эту подарила ему дядина жена, Млава. Вздохнула и сказала: «Идти тебе на полдень, к солнцу, вот пускай оно и охранит тебя в дороге».
