Сели заодно и полудничать. Реклознатец, побродив по острову, вернулся вновь бодрым, а вовсе не удрученным грузом тяжелых раздумий.
– Что ж, – подмигнул мякше колдун и глянул так, что почудилось, будто он со своим вороном поменялся. (Кстати, птицы с самого утра не было видно, может, Реклознатец услал ее куда?) – Про себя будешь сказывать или еще спрашивать будешь?
– Рассказывать буду, – глухо, но четко отвечал Мирко. – Но одно прежде узнать хочу. Я когда к тебе от гребня шел, видел камни, на которых боги высечены. Только все наши, мякшинские…
– Понял, к чему клонишь, – кивнул старик. – То не хитрость, хотя и погрустнее будет история, чем с лазами подземными. Я со многими людьми знался, пока по свету ходил. В селе одном мастер жил, полешук, по камню резчик. Дивные образы творил, и боги у него ровно живые выходили, каждый человек с ними через его камни говорить мог. Однажды один богатый купец с Вольных Полей в село то приехал, а как работы эти увидел, тут же заказал умельцу сорок камней – таких, чтобы разом три мира показывали, – дескать, святилище хочу устроить, чтобы всякий мог прийти, богам поклониться и с радостью на их образы взирать. Мастер за работу принялся, десять лет не покладая рук трудился. А как десять лет минуло, другие люди мимо тех мест проезжали да сказали, что купец тот веру свою поменял – арголидскую принял, а святилище строить раздумал. Вот и смекай, каково мастеру было! Нет, ничего с ним не стряслось, до смерти своей дожил, все людей искусством своим дарил.
А камни он мне привез: к тебе, говорил, люди за знанием идут, поселился ты так, что не всякий, горожанин особо, тебя отыщет. Пусть хоть камни мои путь к тебе укажут. Вот так и получилось, что полешукские боги к колдуну-хиитола ведут. Ну что, хорошо это или худо?
– Какое же тут худо? – удивился Мирко. – Я разве это в укор сказал? Непривычно только. Нигде не встречал этакого.
– То-то и оно, что доброе дело непривычно стало, – вздохнул колдун. – Ну а про то, что не встречал, – это врешь. В Сааримяки разве девки хиитола в поневах не ходят?
– Ходят, – тихо произнес Мирко. Он вспомнил Хилку в тот последний миг их встречи, после целомудренной ночи на сеновале. Что теперь с ней? – Только, дядя Реклознатец, в том месте, где с дороги к тебе сходить надо, по ступеням в ложбину, там камень указующий кто-то из земли выворотил да вниз сбросил. Ладно хоть укатился он недалече – дерево задержало, – добавил парень поспешно, чтобы не волновать слишком старика.
Колдун задумался, глядя куда-то мимо него, поглаживая правой рукой левую.
– Не знаю, что и думать, – сказал он наконец. – Знать, недавно это сделали.
– Недавно, земля под камнем свежая была.
– Что ж, завистников у меня окрест не найдется, а врагов и паче того, – принялся размышлять вслух Реклознатец. – Купцам до тех камней касательства нет… Ан, постой, – осекся старик. – Как раз из них кто и мог подобное учудить. Как тот колдун, что с игрушками ребячьими воевал, так есть ныне те, кто веру арголидскую накоротке принял. Вот они – не все, конечно, – чуть где прежней веры знак увидят, тут же его атукать. Ну да ничего, такое испокон века случалось, – успокоился колдун. – Приступай к рассказу, не. то опять заболтаемся! – шутливо пригрозил он Мирко. – А за то, что знак поправил, благодарствую сердечно.
– Сейчас, последнее еще узнать позволь, позабыл сразу спросить, – заторопился опять Мирко, будто и вправду ему немедля нужно было мчаться куда-то. – Скажи, коли знаешь, кто ту лестницу сработал, что с косогора ведет.
– Это дело недавнее, – с удовольствием отвечал Реклознатец. – Тот колдун, что здесь первым поселился, и велел. А строили те, кто в учении у него были и из селений ближних охотники. И мне там потрудиться довелось. А камень сами на телегах привезли: старосты лошадей дали, а люди привезли. А ты думал, опять загадка стародавняя.? – усмехнулся старик.
– Вот уж нет, – с улыбкой отвечал Мирко. – Я рад, что хоть здесь без загадок обошлось. А то ведь куда ни шагни – все росстани узором непонятным сплетаются. – Голос его вмиг погрустнел и стал серьезен. – Слушай теперь, дядя Реклознатец. Я от тебя не жду, чтоб ты меня надоумил, зачем человек на свете живет, и не того, чтобы ты за меня отыскивал, чего я сам хочу. Про первое я уж много размышлял, а все не впрок, а про другое и сам понимаю – вчерашний день возвратить надо. А как – того не знаю: как дома сидел – все просто казалось, а тайное все мнилось далеким и не про таких, как я. А едва за порог вышел, и все как раз изнанкой обернулось. Хорошо, Юкку Антича повстречал, он и надоумил к тебе пойти. Не колдовства у тебя прошу и не заступы – мне знать надобно.
И с тем Мирко приступил к повествованию. Начал он с прошлогоднего разговора, который вел он с дядей Неупокоем в ночном. Сперва с непривычки говорить долго и обстоятельно слова его спотыкались, не хотели вязаться друг с дружкой, то набивались, будто рыба в невод, то разлетались куда-то, как облака в небе. Но вот явилось вдруг откуда ни возьмись то, что помогало и вело речи мякши давеча на Черном ручье – умение песенного слова, и повесть Мирко побежала-потекла не хуже струистой Смолинки.
Мирко поведал колдуну обо всем: о том неуюте, что погнал его в этот поход, о каменной деве на сосновом увале, о болотной островине и голубой бусине, о ночной встрече с Антеро и о страшной охоте с огромными дикими котами, злобной сворой и исчезающими оборотнями. Не упустил он и нежданного серого заступника, и три стрелы, спасшие жизнь ему и Ахти. Не смущаясь нимало, рассказал о Риите. Посмеявшись горько, и над самим собой тоже, говорил про сход в Сааримяки. И дальше – про Хилку, про то, как пели с Юккой Виипуненом поутру над ручьем, про Кулана Мабидуна и его дар, про деда Рейо. И, конечно, про дивные гусли, про все, что показала бусина, и про то, что услышал о малом народе от Антеро. А потом и про знак, и про дядину незнакомую веру. Мирко не считал, сколько минуло времени, но когда окончил рассказ на переправе через Смолинку и глянул в окошко, там клубилась в низких небесах все та же облачная муть. Значит, не так уж долги были его речи. Об одном лишь не сказал Мирко старику: про то, как целовал в уста рукотворную красу-богиню. Словно удержало что, не смог он об этом ни словечка вымолвить.
Колдун все слушал, глядя ему в лицо, так, что иной раз невмочь становилось, и парень опускал глаза. Взгляд Реклознатца не был тяжек или гневен, но некий внутренний огонь пылал в нем, то разгораясь, то опадая. Прежде Мирко этого огня не замечал, и сейчас ему казалось, что это не белобородый старик, пусть и великий колдун, смотрит на него, а кто-то иной – высокий, из того пространства жизни, куда простому мякше из Холминок привелось случайно заглянуть. Сидел колдун прямо и недвижно, и лишь когда черный кот прыгнул ему на колени, запустил озябшие, видно, пальцы в густую, теплую шерсть зверя.
Когда Мирко перестал говорить, повисло молчание. Слышно стало, как потрескивают в печи дрова и тихонько мурлычет кот, как шумит и подвывает за стеной ветер.
– Ты знать просил, – молвил колдун поднимаясь. Кота он осторожно пересадил на лавку. – Будешь знать столько, сколько и я. Ни одна волшба тебе и вправду не подмога. А моя – и вовсе ни к чему.
Он подошел к ларю, открыл его и поставил на ровную деревянную поверхность каменную голову, оставшуюся от разбитого изваяния. Это была голова точь-в-точь той богини, которую нашел Мирко в заболотной глуши, только камень был иной – белый и очень твердый известняк.
– Говоришь ты умело, – заметил старик. – Неспроста Юкка тебя с собою взял заклинания творить. Вот все, что от девы каменной здесь осталось. – Старик опять замолчал, глядя на ее прекрасный лик. – Хороша, красива, ничего не скажешь. Вряд ли смертные жены таковы бывают, да и не стали бы смертную в святилище ставить. Значит, богиня и есть, – заключил колдун, взял бусину, подержал-покатал на ладони и поднес к оку, прищурился, всмотрелся. Губы его дрогнули, не то в усмешке, не то от досады. Он смотрел еще некоторое время, потом вернул голубой шарик обратно на стол. Мирко так и впился в него глазами: нет, ему вовсе не было страшно за бусину – умным рукам Реклознатца он доверил бы любую, самую дорогую сердцу вещь, но неужто и волшебник ничего не увидел там, в голубых глубинах? Он ждал молча.
