— Эти песни родились в сжатый срок, — подчеркивает Леня, — фактически за одно лето. Иногда я писал музыку на готовый текст, иногда на какую-то показавшуюся удачной фразу. Скажем, «Волчица» (ее я сочинил на даче) появилась из одной строки Гаркуши «он идет к своей волчице». Дальше я придумал мелодию, а Озерский на нее дописал остальные слова.

Разница между «АукцЫоном», принятым в 1983-м в рок-клуб, и одноименной группой, готовой напомнить о себе после двухлетнего «карантина», возрастала стремительно. Но на Рубинштейна мало кто об этом догадывался, ибо никаких «аукцыоновских» записей, тем более концертов (кроме того давнишнего, вступительного) никто пока не слышал. В руководстве рок-клуба за этот период и людей прибавилось. Появились такие, кто вовсе никогда не видел «живьем» участников «Ы» и даже приблизительно не представлял, в каком стиле эта команда играет.

Осенью 1985-го нехило укрепившемуся составу «АукцЫона» с бронебойным и сенсационным на тот момент репертуаром и имиджем предстояло, в сущности, заново прописаться в рок-клубе, пройдя те же испытательные стадии, что и в первый раз.

— Нас там уже порядком подзабыли, — рассказывает Леня. — Хотя Гаркуша продолжал какие-то слухи об «АукцЫоне» распространять. Когда мы начали осенью активно репетировать, к нам на точку стали приходить разные интересующиеся люди, всякие панки продвинутые. Слушали, говорили: «О, круто!»

Поскольку от нас ушел Волк, а мой комплекс в отношении собственного вокала сохранялся и я считал, что нам нужен солист, мы периодически просматривали кого-то на эту роль. Но никто у нас не задерживался, до тех пор пока Озерский не нашел Сергея Рогожина…

— Не сказал бы, что мы вели целенаправленный поиск вокалиста, — дополняет Бондарик. — Просто Ленька все еще не чувствовал в себе уверенность фронтмена, и было понятно, что кто-то нам на это место нужен. И тут Димка сказал, что в его институте учится парень, который очень хорошо поет.

— Озерский подошел ко мне однажды в перерыве между лекциями в Институте культуры, где мы оба учились, и по-свойски так сказал: «Чувак, мы слышали, ты хорошо поешь», — вспоминает Рогожин. — Для меня тогда подобное обращение было непривычным. Я ж приехал в Питер из провинции этаким интеллигентом в маминой кофте. В молодости я все заблуждался на свой счет и думал, что стану оперным певцом. Примечательно, что масса людей помогала мне утверждаться в этом заблуждении. Поэтому сперва я решил поступать в Институт имени Гнесиных. Прослушивался там у самой Зары Долухановой. Потом пробовался в ГИТИС, во ВГИК, в столичные театральные вузы, в конце концов судьба привела меня в Питер, где я подумал, что профессия режиссера привлекательнее актерской. Если ты актер, то тебя имеет кто захочет, а когда ты режиссер, то сам всех имеешь. И я поступил на режиссерское отделение в Институт культуры. Пение при этом не забросил. Даже записал пару своих кассет, которые разошлись по общаге, где я жил, по институту. Меня начали приглашать выступать на различных вечерах. Среди студентов возник слух о моем неплохом вокале. При этом репертуар у меня был совсем не рокерский, а какие-то популярные арии, романсы…

И тут вдруг Дима со своим вопросом. Я ему в ответ: «Ты сам-то слышал, как я пою?» Он сказал: «Нет. Но мне рассказывали». «Так, и что у вас за группа?» — интересуюсь. Озерский сказал: «„АукцЫон", Ленинградский рок-клуб». А тогда одно лишь словосочетание «рок-клуб» вызывало уважение. Это же Гребенщиков, Цой, Кинчев — уже «живые» легенды. Долго сомневаться не пришлось. «А когда я нужен?» — спрашиваю. «Еще вчера, — говорит Озерский. — Поехали». И мы отправились прямо из института куда-то в неведомое мне место, забив на оставшиеся у нас в тот день лекции…

Понятия не имевший об «АукцЫоне» Рогожин, по собственному определению, попал в тот вечер на «кастинг». Однокашник Дима притащил его в ДК Металлистов на Кондратьевском проспекте в судьбоносный час прибытия туда же очередной рок-клубовской комиссии, намеревавшейся подтвердить или дезавуировать членство «Ы» в упомянутой организации и решить, достоин ли сей коллектив стать кандидатом на участие в ближайшем IV фестивале рок-клуба (то есть назначить группе дату официального презентационного концерта). Комиссию, между прочим, привести на прослушивание оказалось проблематичнее, чем Рогожина.

Отдельных предводителей Ленинградского рок-клуба «неправильность» и безыдейность таинственного «Ы» почти бесила.

— Как только мы отдали на «литовку» в рок-клуб наши новые тексты, сразу случился скандал, — улыбается Федоров. — Их стали разбирать с чрезвычайным пристрастием, еще до того, как нас «живьем» послушали. В частности, создатель «Санкт-Петербурга» Владимир Рекшан, заведовавший тогда в рок-клубе поэтическим семинаром, разбил тексты Димки и Олега в пух и прах, назвав их безграмотными. Нас обвинили чуть ли не в том, что мы засланные казачки — от кагэбэшников и наша задача развалить сплоченное рок-сообщество.

Я, правда, на подобный семинар лишь однажды заглянул и больше туда не ходил. Я был тихим, интеллигентным человеком, вообще не шумел и чувствовал, что там мне делать нечего. А Гаркуша эти собрания посещал и с помощью все того же Бурлаки сумел-таки вновь заманить к нам на точку рок-клубовское руководство…

— Захожу в ДК Металлистов, — продолжает Рогожин, — вижу пустой зал, где сидит комиссия, человек пять наверное. Тоже сажусь неприметно на стульчик в уголке, смотрю… На сцене безумие просто: носится Гаркуша со своей странной пластикой, поет Леня Федоров, не выговаривавший тогда, по-моему, 32 буквы алфавита. А текст-то тогда в нашей рок-музыке считался первичным…

Комиссия смотрела, смотрела и вынесла вердикт: вы или солиста к логопеду сводите, или поменяйте его, что ли? «АукцЫонщики» стояли растерянные. Им же нужно было одобрение, фестиваль впереди. А их все «банят» и «банят», выражаясь сегодняшним сленгом.

Тогда Леня спросил у Озерского: «Привел?» Тот отвечает: «Привел». Они поворачиваются к комиссии и заявляют: у нас есть солист. Вот он — в зале сидит. Это Леня говорит обо мне, не видев и не слышав меня до этого момента никогда. Полнейшая авантюра. А я не знаю ни одной песни «АукцЫона»!

Кто-то из комиссии предложил: раз у вас есть солист, пусть выйдет и споет. Леня мне со сцены: «Ну чего, споешь?» «Спою», — говорю. И пока я иду к сцене, судорожно думаю: «Что мне спеть-то сейчас? Ариозо Германа из „Овода" не подойдет, ария индийского гостя из „Садко" — тоже. И „Белеет парус одинокий" — не то, и народные песни…» Перебираю весь свой репертуар и понимаю, что в нем нет ничего подходящего для данной ситуации. И тут меня осенило. Когда-то в Запорожье, где я вырос, к нам приезжала венгерская группа «Пирамеш» — хардилово такое. Мне страшно понравилась у них одна рок-баллада. И мои знакомые венгерские студентки, проходившие тогда практику в нашем местном вузе, меня этой песне научили. Ее я и решил исполнить.

Выхожу на сцену, пацаны из «АукцЫона» спрашивают: «Ну что, тебе подыграть?» «Не надо», — говорю.

И начинаю петь а капелла эту тему на венгерском языке!.. Комиссия офигевает, «АукцЫон», застыв, стоит на сцене. Это было из серии непонятно, но здорово. Я допел, и за моей спиной раздались одиночные аплодисменты. Хлопали сами «аукцыонщики». Из зала говорят: «Ну вот, у вас, оказывается, солист отличный, все слова слышны. Что же вы раньше о нем молчали?» Потом комиссия свинтила, и «АукцЫон» вновь приняли в рок-клуб.