В апреле 1988-го Евгений отправился с «Ы» на гастроли в Калининград, а затем поучаствовал еще в нескольких выездных концертах.

— Стоял на сцене, на скрипочке играл, — говорит о тех выступлениях Дятлов. — Мне даже давали что-то попеть. Но мало. Я-то чувствовал в себе фронтменские амбиции. У меня же еще в ранние студенческие годы был опыт участия в группе. В Харькове я пел в команде «Отражение», сочинял песни. А в «АукцЫоне» по-настоящему свое место мне найти не удавалось. Это очень цельный коллектив. Там каждый подхватывал музыкальные идеи друг друга буквально с полтычка. К тому же у группы был очень выразительный, абсолютно самостоятельный, ни на кого не похожий образ. В пору повального увлечения гражданским роком с политической составляющей «АукцЫон» находился от него в стороне. Ребята придумывали собственный мир, ставили свои вопросы. Конъюнктурные моменты их мало волновали.

— Диссидентами типа Ордановского или Гребенщикова или непримиримыми борцами с режимом вроде Миши Борзыкина мы никогда не были, — объясняет Гаркундель. — Максимум, что лично я мог сделать, — советский флаг по пьяни с какого-нибудь дома в праздник снять. Не от большого политического протеста, а не знаю зачем. Просто хотелось флаг домой принести…

Но сотрудники КГБ меня, естественно, всегда контролировали. Подходили, вызывали, спрашивали, просили. Допустим, не расскажу ли я поподробнее о Джоанне Стингрей или еще каких-то людях. Разумеется, я косил под дурака, обещал, что как только появится возможность, обязательно, дорогие товарищи, всем вам расскажу, проинформирую. И, конечно, ничего подобного не делал.

«Комитетчики» в тот период, кстати, ничем меня не стращали, наоборот, заманивали. Предлагали в обмен на сотрудничество обеспечить, например, нужным количеством билетов на любые рок-клубовские сейшены. А это была очень актуальная тема: знакомых девушек у нас имелось много и всех их требовалось на концерты проводить.

— Политика как-то мимо меня шла, — развивает мысль Озерский. — Хотя кого-то из моих бывших одноклассников забрали, скажем, в Афганистан и даже там ранили. Я выражал им свое человеческое сочувствие, но к политическим размышлениям меня это не побуждало. Все происходившее в стране я принимал как определенные условия игры. Ну, вот Маугли, например, рос в джунглях, и там существовали свои особенности поведения. И в СССР тоже. Скажем, для поступления в институт желательно быть комсомольцем, и люди вступали в эту организацию, хотя по убеждениям никто из них комсомольцем не был. Лично я ярых комсомольцев не встречал в жизни никогда.

Есть внешний мир, в котором мы существуем и учитываем его законы. Однако меня всегда больше интересовало происходящее у меня внутри, то, чем хочется поделиться с окружающими, нежели злободневные протесты. И та же строка из «Новогодней песни» — «дети в сугробах шумно играют в Афганистан…» — не имела политического контекста. Это описание окружающей действительности. Я сижу дома, и мне страшно выходить на улицу, поскольку там бродят гопники, еще какие-то стремные субъекты.

Из аллегорической рефлексии Озерского, композиторского азарта Федорова, «осколков» вдохновения Гаркуши, уже начавшего ускорение в сторону алкогольной нирваны, импрессионистских ска-фанковых аранжировок Литвинова, Рубанова и Матковского вылупился поворотный «аукцыоновский» альбом «Как я стал предателем», обозначивший каркас всего дальнейшего творчества «Ы». Отсюда начинается отчаянно-изломанная речь маленького, встревоженного «аукцыоновского» героя, разглядывающего Вселенную в свой внутренний микроскоп и опасливо прислушивающегося к каждому шороху в подворотне. Гротеск, переходящий в абсурд, а далее — в любовь и обратно — вот формула движения «Ы», отныне и навсегда. «Мы тени, мы цели…», «Ветер вспугивает мой спокойный сон…», «Как на зов мне выйти — тьма со всех сторон…», «О, милый друг, где тяжесть ваших рук?..»

— С моей точки зрения, «Предатель» — тот альбом, где мы перешли от песен, идущих, что называется, от головы, к немного метафизическому материалу, к попыткам расшатать установленные нами же рамки, — рассуждает Озерский. — В процессе работы над этой программой я ощутил некий собственный рост, почувствовал, что взрослею и мыслю иначе, чем раньше.

Впервые в своей практике «АукцЫону» довелось продуктивно поработать в нормальной студии ЛДМ именно на записи «Предателя», в мае 1988-го. Леня вошел в нее уже профессиональным, по сути, музыкантом. Незадолго до того ему пришлось-таки уволиться из производственного объединения «Русские самоцветы», куда он попал после институтского распределения и где числился инженером. «В конце зимы мы с Гаркушей поехали в Москву на „Фестиваль надежд" столичной рок-лаборатории, и я прогулял несколько рабочих дней, — признается Федоров. — В принципе, меня должны были по статье уволить, но тетки, работавшие со мной, за меня вступились, и я уволился по собственному желанию».

Желание такое созревало у Лени давно и реализовалось вполне кстати. Ясно было, что как на специалиста «по термической обработке металлов и сплавов» на Федорова стране рассчитывать не стоит. Но на первых порах после окончания вуза определить куда-то свою трудовую книжку и получить хоть какой-то гарантированный окладу молодого специалиста резон имелся. С развитием же концертной деятельности «Ы» и перестройки в стране трудовые будни превратились в обузу, от которой не только Леня, но и другие «аукцыонщики» постепенно освободились. Средства к существованию стали приносить непосредственно концерты. Как гласит антология «100 магнитоальбомов советского рока», только на запись альбома «Как я стал предателем» «АукцЫон» выложил «две с половиной тысячи рублей, честно заработанных на первых легально-коммерческих выступлениях».

Альбом, на обложке которого Кира Миллер нарисовал знаменитую, многозначную фигу с бантом, был окончательно подготовлен за считанные дни до VI фестиваля Ленинградского рок-клуба, открывшегося 5 июня 1988 года на питерском Зимнем стадионе. Прекрасно помню это мероприятие в неожиданный для Северной столицы июньский зной и сет«Ы» в первый же фестивальный день, описанный Веселкиным в дневнике тремя предложениями: «У группы триумф. Все снималось на видео. Впервые физически сопротивлялся слушателям, которые меня пытались разодрать, пока два приятеля Олега носили меня на „Нэпмане" на своих громадных плечах».

Через день французы из компании «Антенн 2» на того же «Нэпмана» снимали «АукцЫону» шизоидный клип с залпами «Авроры», анархистским шествием группы по набережной Невы и танцами полуголого Вовы на гранитном парапете. Дятлов в нем уже не участвовал. Сразу после фестивального выступления он «АукцЫон» покинул.

— Женя был последним представителем чистого театра в «Ы», — считает Озерский. — Он позиционировал себя именно актером и не совсем вписывался в наши изменявшиеся стилистические рамки. Поэтому он и ушел в артистическую среду.

— Некоторые творческие амбиции не позволили ему остаться с нами, — утверждает Гаркундель. — Дятлов хотел все песни в «АукцЫоне» исполнять, а Леня так не считал.

— После выступления на Зимнем стадионе Женя подошел ко мне и сообщил, что больше с «Аукцыоном» играть не будет, — вспоминает Федоров. — У нас, мол, нет лидера, а он хочет быть таковым. Его не привлекает роль просто одного из участников команды. А у нас действительно не было ярко выраженного лидера. Изначально так складывалось, что его и не должно быть. И Дятлов ушел, сказав, что больше театр любит.

— Меня терзали всякие самоуничижительные мысли о том, что я не чувствую пользы от моего нахождения в команде, — объясняет Дятлов. — Парни, конечно, успокаивали: ты чудак, все нормально, перестань комплексовать. Но масла в огонь подливала моя девушка, говорившая, что в «АукцЫоне» я останусь на вторых ролях, а мне нужно выходить вперед, на авансцену. И я поддался на эти доводы. Тщеславие мое тогда взяло верх. Я получил предложение стать фронтменом в группе «Присутствие» и ушел туда. Потом очень жалел об этом. Стоило, наверное, немного потерпеть.