Если верить Гаркуше (а можно ли сомневаться в словах этого вечного, коммуникабельного дитя, чьими устами и должна глаголить истина?), «аукцыонщиков» штрафанули (с привлечением милиции) сразу по прибытии на выборгский перрон — «за безбилетный проезд и провоз багажа», то бишь аппаратуры в пригородной электричке. Потом были полдня роскошества в интуристовском отеле «с коврами и ванными», угарный сейшен «для пьяных финнов и советских проституток» в «едком неприятном дыму, на маленькой сцене», завершившийся песней «Волчица», в процессе исполнения которой перебухавший еще до концерта Черидник уснул за барабанами. И, наконец, в точном соответствии с начальной строкой одного из главных тогдашних «аукцыоновских» хитов, грянули «чудный вечер, бессонная ночь» и… депортация (опять-таки с участием правоохранительных органов) группы из гостиницы, с последующим экстренным размещением «по хатам» у местных знакомых с кликухами Губа и Шея.
— В «АукцЫоне» никто никого потреблять алкоголь не принуждал, — повествует Рогожин. — Не хочешь — не пей. Я зачастую так и поступал. Но в тот раз, в Выборге, напился вместе со всеми жестко и в какой-то момент, в полном умате, завалился в кровать в одном из наших номеров. Разбудили меня среди ночи менты, причем, как вскоре выяснилось, первым из всего «АукцЫона». Ничего не соображая, открыл глаза. Мне светят в морду фонарем, вокруг стоят милиционеры, люди из администрации гостиницы, а рядом со мной, под одеялом, лежит какая-то чувиха. Ее пытаются растолкать, чтобы выяснить, что она делает в мужском номере. В советские времена существовали ведь такие понятия, как «мужской» номер и «женский». Я пробую объяснить, что это не она в мужском номере находится, а я — в женском. Тогда уже до меня представители гостиницы докопались: «Вы знаете, кто она? Как ее зовут, где работает?» «Не знаю», — отвечаю. Мы девушек, которые с нами тусили, по кличкам называли. Ту, что оказалась со мной, звали Фанера. Я обращаюсь к ней: «Фанера, ты где-нибудь работаешь? И, кстати, какое у тебя имя?» Тут уже менты встрепенулись: «0-па, так вы даже, как ее зовут, не знаете! Тогда поднимаемся, идем на выход…»
На следующий день опохмелившиеся «аукцыонщики» сдюжили второй концерт в «Севере», получили на всю братию, согласно федоровской справке, 375 рублей, разделили их поровну (этот коммунарский, редкий для наших рок-групп принцип установился в «Ы» сразу и навсегда) и «пьяные и возбужденные» отправились домой.
В Питере слухи о выборгских гастролях «АукцЫона», как пишет Гаркундель, «распространились с необычайной быстротой. Поговаривали о поджоге гостиницы, избиении милиционеров, перетрахивании всего персонала и т.д. … Многие прослышали, что „АукцЫон" — супергруппа. И мы потихонечку стали играть в различных ДК».
Одному из таких сейшенов, состоявшемуся ранней весной 1986 года в Доме культуры «Нива» поселка Шушары Ленинградской области, удалось отпечататься в «аукцыоновской» истории — благодаря легендарному ныне звукорежиссеру-архивариусу питерского рока, совладельцу той самой котельной «Камчатка», где когда-то кидали уголек Цой, СашБаш и многие другие кумиры поколений, Сергею Фирсову. В середине 1980-х Фирик подружился с заново рожденным «АукцЫоном» — группой, на всю жизнь ставшей его самой любимой (так Фирсов заявил в одном интервью), директором которой он «с удовольствием бы работал», да Федоров его «никогда не брал», сколько Сергей ни просился. Фирсов записал шушарский сет «Ы» на пленку.
«АукцЫон» выступал в «Ниве» первым, второе отделение отвели «Городу» — очередному проекту наставника рок-клубовских пиитов Владимира Рекшана. Спустя годы в своей автобиографической прозе «Кайф» Рекшан несколькими строками вспомнит о том соседстве с «Ы» в Шушарах: «…под афишу, чин-чинарем, мы концертируем за символические, зато легальные рубли вместе с экстравагантно-веселой группой „Аукцион". Эти ребята работают в новой волне остроумно и с жениховским напором, который и сублимирует в декадентский спектакль».
Тот «спектакль» вскоре стараниями Фирика разошелся среди активных меломанов в виде самиздатовского альбома «Рио-де-Шушары» и, в сущности, открыл аудиографию «Ы». Правда, по утверждению Гаркунделя, ту запись сегодня отыскать почти нереально, ее нет даже у самих «аукцыонщиков». Любая же запротоколированная дискография «АукцЫона» начинается с альбома «Вернись в Сорренто», хотя он и не вполне альбом и официально издан не первым из работ группы.
— После нашего нового вступления в рок-клуб я сразу хотел записывать альбом, — говорит Федоров. — Взял у кого-то, у Миллера возможно, портастудию, и мы на своей точке в «Авангарде» приступили к записи «Вернись в Сорренто». Я примерно знал, что должно быть в этом альбоме. Хотя никакой конкретной концепции у нас не существовало. Просто хотелось записать наши лучшие на тот период песни. Их имелось штук восемь. О каком-то особом звуке в процессе тех записей мы тоже не думали. Делали так, как могли и как было возможно.
Андрей Тропилло уже начал тогда вокруг нас виться, чего-то хотел. Мы даже ездили в его известную студию в Доме юного техника на улице Панфилова. Он показывал нам, где писал все великие альбомы «Аквариума», «Зоопарка», «Алисы», «Кино»… Мы постоянно с ним общались, но что-то у него с «АукцЫоном» не срасталось. Мы как бы стояли в очереди к нему, поскольку вперед проходили «старшие товарищи» из русского рока. Поэтому я особо на Тропилло не надеялся. Зато через Гаркушу мы познакомились с Лешей Вишней. Он, по сути дела, и записал нам черидниковские барабаны для «Вернись в Сорренто». Чирик, конечно, уникальный человек. Он сыграл все свои партии в студии один, по памяти, без метронома. Настолько у него было врожденное чувство ритма.
— Вишня как-то пробовал на нашей точке записывать нас сидя в туалете, так чтобы до него звук со сцены не долетал. Не получилось, к сожалению… — вздыхает Гаркуша.
А Бондарик и сейчас с вдохновением вспоминает те первые «аукцыоновские» рекординговые упражнения:
— Сперва мы в «Авангарде» записывались на два магнитофона и пытались потом весь материал согнать в одну запись. Мудрили так, что мама дорогая… Но когда у нас появилась четырехканальная миллеровская портастудия, началась другая работа, более профессиональная…
Однако до профессионального издания «Вернись в Сорренто» оставалось еще несколько лет, а в первой половине 1986-го наливалась соком и стебом одноименная концертная программа «Ы».
— Для меня «Сорренто» воспринималось случайно сформировавшейся программой, где все песни сочинялись как шутки, — признается Озерский. — Не только, когда нас опять приняли в рок-клуб, но даже после успеха «Вернись в Сорренто» я еще окончательно не решил, что буду музыкантом. Просто мы в «АукцЫоне» создавали действо, близкое к театру, которым я, собственно, и хотел заниматься. К тому моменту я благополучно окончил Институт культуры, распределился режиссером в один из ленинградских театров и приступил там к работе. Но смущала неблагодарность и волчья сущность режиссерской доли. Ты должен тащить на себе всех и чувствовать, что все это только тебе и нужно. А в музыкальной группе все друг друга подталкивают и дышат с тобой в унисон. Из тебя не высасывают энергию, а напротив — заряжают ею.
Наверное, это в итоге и склонило меня в сторону музыки.
— «АукцЫон» — это синергия, и мы творили коллективно, — воодушевленно говорит Рогожин. — Я, как и Озерский, был человеком с режиссерским дипломом, и моим креативным идеям ребята очень доверяли. Например, я придумал эффектную увертюру нашей программы, когда в полной тишине выходил на сцену и а капелла исполнял ту самую знаменитую, красивую канцону «Вернись в Сорренто» с райским текстом «Как прекрасная даль морская, / Как влечет она, сверкая…»
А какие декорации тогда создал Миллер! Раздербанил ящики из-под апельсинов и нарисовал на них пальмы, домики, кошек… Все это цеплялось на некий каркас и поднималось под потолок, образуя красивый сценический задник.
— «Вернись в Сорренто» — это же гламур, — поясняет Миллер. — И те декорации являлись интерпретацией гламура по-нашему, по-уличному. Я всегда стремился в оформлении концертов «АукцЫона» не столько рисовать что-то, сколько инсталлировать, находить предметы-образы. Вот гламур для меня тогда выражали ящики из-под марроканских апельсинов, с налепленными на них знаменитыми этикетками-ромбиками. И я подбирал эти ящики прямо на задворках советских магазинов.
