«Это, наверно, и есть Ваня Столетов», — подумал Алым. Ему еще не приходилось видеть этого замечательного человека, хотя он слышал о нем с первого дня приезда в Баку. На лице Столетова лежал отпечаток болезненной бледности, негромкий голос и внешний вид — все казалось будничным, но несокрушимая сила мечты и уверенности в осуществлении ее была и в голосе, и в выражении лица Столетова.

Столетов кончил. Буниат встал и спросил, есть ли вопросы. Вопросы задавали те же, что и на совещании, где присутствовал Алым. Просили поподробнее рассказать об отдельных банях для мусульман, о квартирных деньгах и о взносах нефтепромышленников в квартирную кассу. Конечно, спросили и о наградных: надо ли от них отказываться? На вопросы отвечал Буниат.

Потом встал с места человек в черной и высокой, траченной молью барашковой шапке, с седыми усиками, белевшими на правильном, прорезанном морщинами лице, и сказал, что почтенный учитель, — так именовал он Ивана Столетова на своем витиеватом, пересыпанном персидскими выражениями языке, — почтенный учитель как бы заглянул в глубину души мусульманина, столь точно выразил он сокровенные надежды рабочих людей.

— Но мы хотели бы, чтобы досточтимый рассказал насчет чумы. Хотя, по правде сказать, страдания наши немногим лучше, чем страдания человека, болеющего чумой, все же чума — это смерть, а наша жизнь, как ни тяжела, — она жизнь.

— Жены наши, прости за упоминание о них, очень беспокоятся из-за чумы, — поддержал другой, широкоскулый азербайджанец в русском картузе.

У него были смышленые карие глаза. Алым запомнил его по прошлогодней забастовке — он был одним из уполномоченных с тагиевских промыслов.

Собрание оживилось. Задали еще несколько вопросов о чуме. Столетов, внимательно выслушивая каждого, кивал головой, и рабочий садился, довольно оглядываясь вокруг. Когда все вопросы были заданы, Столетов сказал:

— Большинство из нас, товарищи, являются членами профсоюзного общества рабочих нефтяной промышленности. Правление общества, выбранное вами, сразу же, как только обнаружилась чума, подало заявление Совету промышленников. В нем мы указали, что если только чума проникнет на промыслы, это станет общенародным бедствием, размеры которого предугадать невозможно. Потому мы потребовали, чтобы по всем промыслам немедленно были раскинуты медицинские пункты. В этом заявлении мы сослались на слова выдающегося русского ученого Заболотного, он только что посетил наши промыслы и осматривал рабочие квартиры в Черном городе, в Сабунчах и Балаханах. В ответ на вопрос одного из журналистов наш выдающийся ученый сказал, что в Индии чума свирепствует именно потому, что там под властью культурных колонизаторов население живет в таких же ужасных условиях скученности и антисанитарии, как и у нас в Баку. Бакинский журналист, задавший вопрос об условиях жизни рабочих, видно и сам был не рад, что спросил, потому что в наших бакинских газетах, которые до этого всячески превозносили Даниила Кирилловича Заболотного, вы этих прямых и честных слов его не найдете. Но пусть профессор Заболотный будет спокоен: мы, сознательные рабочие, не позволим заглушить слово правды, мы на всю Россию сообщим о ней через нашу рабочую газету «Правда».

Люди захлопали в ладоши и одобрительно зашумели. Буниат, хмурясь, поднял палец и с опаской взглянул поверх голов собравшихся. Все смолкли.

Столетов снова заговорил:

— Нужно соединить усилия врачей и рабочих и созвать специальное совещание санитарных врачей с участием наших представителей. Мы еще не получили ответа от нефтепромышленников…

— То есть как не получили? — усмехнулся Буниат. — Шамси Сеидов только услышал о чуме, убежал на эйлаги, Леон Манташев умчался в Петербург, ну, а за ними последовали и остальные, — вчера в газете была заметка, что уже билетов на поезда, отходящие из Баку, не хватает… Кроме Мешади Азизбекова, ни одного гласного думы в городе не осталось.

— Пусть Мешади за всех управляет! — крикнул кто-то.

Буниат усмехнулся и сказал, повернувшись к Столетову:

— Продолжай, Ванечка! — В обращении этом, в самом звуке голоса было столько нежности и уважения, что горло Алыма, человека, считавшего себя неспособным к слезам, что-то вдруг стиснуло.

— Итак, чуму прозевали, — неторопливо говорил Столетов. — Хватились тогда, когда в Тюркенде умерло тринадцать человек. Нефтепромышленники сидят на своих денежных мешках, а заботиться о рабочих, которые создали их миллионные богатства, они и не собираются. Помните, как в прошлом году председатель Совета съездов господин Гукасов назвал нас «живым инвентарем» нефтяной промышленности? Конечно, наш труд обходится им куда дешевле, чем оборудование и станки… Ну, а что говорит господин Тагиев, который сам прославляет себя как покровителя своих земляков и единоверцев? Он тоже молчит. И в этом вопросе у Тагиевых, Нагиевых, Асадуллаевых, Рамазановых и Сеидовых нет разногласий с Манташевыми, Лианозовыми, Гукасовыми или с Шибаевыми и Ротшильдами. Нефтепромышленники мусульмане наняли шайки кочи, наемных убийц. Армянские капиталисты снабжают деньгами и оружием дашнаков. Шибаев собирает босяков в черные сотни, Ротшильды помогают распространять среди еврейских рабочих опиум сионистской пропаганды. Все они вместе науськивают рабочих одной национальности на рабочих другой. А сами создали единую монопольную организацию нефтяной промышленности — разбойничий союз по закабалению и ограблению рабочих и дележу прибыли.

— Верно! Правильно! — раздались голоса. Среди уполномоченных было много пожилых рабочих.

— Дороговизна жизни с тысяча девятьсот одиннадцатого года все возрастает…

И Столетов стал называть цены в рублях и копейках, прежде всего на рис и горох — главные продукты питания рабочих-азербайджанцев.

— К сахару и маслу совсем не подступиться…

— А цены на нефть все возрастают, нефтяные компании, вступая в соглашения друг с другом, сговорились о разделе рынков. Господин Гукасов — его наши хозяева выбрали своим лидером за крайнее бездушие и жестокость по отношению к рабочим — добивается еще соглашения, которое будет переходом к монопольному владению бакинскими нефтяными промыслами. Не мудрено, что пароходчики собираются уже покупать нефть за границей и чуть ли не в Мексике. Нашим хозяевам выгодней повышать цены на нефть, чем увеличивать промысловые площади, и за последние годы к разработке новых площадей начинают относиться равнодушнее. Они кричат об отечестве, но это только тогда, когда им нужно натравить пролетариев одной страны, одной нации на пролетариев другой, — у них самих отечества нет! Так ответим же на разбойничий сговор Ротшильда и Нобеля, Гукасова и Тагиева, Шибаева и Рамазанова единой солидарностью пролетариев нефтяников!

Опыт показал, что время навигации — лучшее время для забастовок, так как сейчас нефтепромышленники торопятся отправить нефтепродукты самым дешевым, водным, путем… Летом повышается добыча нефти и продуктивность перегонных заводов. Если нам удастся выступить дружно и ударить господ по самому чувствительному месту их души — по карману, у нас наибольшее количество шансов сломить сопротивление врага…

С восхищением, с неотрывным вниманием глядели рабочие, в подавляющем большинстве азербайджанцы, на этого худощавого и болезненного русского человека — и не только потому, что он так свободно и ясно говорил с ними на родном языке, но и потому, что он угадывал их самые сокровенные, даже порой ими самими не осознанные побуждения.

— Стая жадных хищников, — говорил он, — налетела на землю Апшерона и по-разбойничьи терзает ее богатые недра. Вас они превратили в рабов. Но это искони была ваша земля, недаром называетесь вы азери — народ огня. Так давайте же, братья, с нашей помощью, с помощью русских рабочих, дружно ударим на врага, укротим и обуздаем хищников, сломим их сопротивление. По всему Кавказу, по всей России происходят крестьянские восстания; товарищ Буниат участвовал в одном из них, оно произошло в Джебраильском уезде. Так соединимся вместе с крестьянством, установим в России новую республику, под красным знаменем которой соединятся все народы!