Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Другой расчет ушел на завтрак. Нам сходить в столовку так и не удалось, и многие из нас достали шоколад. Лично я не был голоден. После выпавшего мне сна — он продолжался три с половиной часа и был самым долгим с тех пор, как я прибыл на аэродром — я, казалось, еще больше устал. Впридачу ко всему голова моя снова была забита воспоминаниями о ночном разговоре с немецким пилотом. На солнышке его слова уже не казались такими важными, но я вдруг вспомнил, что рассказал нам Треворе в ВТС. Неужели между попыткой раздобыть план оборонительных сооружений авиабазы и замыслом немцев вывести из строя наш аэродром есть какая-то связь? Все это довольно сильно отдавало мелодрамой, а немец охоч до мелодрамы — сама история прихода нацистов к власти была мелодрамой в чистом виде. Мы в Англии к ней не привыкли, на континенте она стала обычным делом.

Зазвонил телефон. Трубку взял Лэнгдон. Положив ее, он повернулся ко мне.

— Тебе надлежит немедленно явиться в канцелярию подразделения. Тебя хочет видеть мистер Огилви.

Я как будто снова перенесся в школьные годы: «Директор хочет видеть тебя в своем кабинете».

Канцелярия — мистер Огилви предпочитал, чтобы ее называли штабом подразделения — находилась у южной стороны летного поля, занимая часть здания штаба авиабазы. Добравшись туда, я спросил Эндрю Мейсона, нашего делопроизводителя, зачем я понадобился Огилви. Тот ответил, что не знает, но добавил, что перед тем, как его попросили позвонить и вызвать меня, туда заходил офицер ВВС.

Мейсон открыл внутреннюю дверь и доложил обо мне. Войдя, я подошел к столу, за которым восседал Огилви, отдал честь и вытянулся по стойке смирно. В кабинете каким-то образом уживались одновременно и порядок, и кавардак. Угол у окна был завален снаряжением — ящиками с противогазами, кучей обмундирования, стальными касками, резиновыми сапогами. На столе старшины, помещавшемся у стены напротив входной двери, валялись бумаги, блокноты, пропуска. В углу рядом с ним стоял старомодный сейф. Осыпающаяся штукатурка стен, окрашенных клеевой краской в довольно тошнотворный оттенок зеленого цвета, была увешана копиями действующих приказов, аэронавигационными картами и плакатами с широкогрудыми мужчинами, демонстрирующими самые элементарные физические упражнения.

Когда я отдал честь, мистер Огилви поднял глаза.

— Ах, да, Хенсон, — сказал он, откидываясь на стуле и вынимая трубку изо рта. — Насчет того разговора, который у вас был с немецким пилотом. У меня только что был офицер разведки, который допрашивал его утром. А до того я рассказал ему, что пилот рассказал вам. Немец даже не пытался это отрицать. По сути дела, он повторил все это в самой что ни на есть язвительной манере. Когда же ему стали задавать вопросы относительно этого плана, он не смог сообщить никаких подробностей. Он стал распространяться о мощи люфтваффе и о том, как британские аэродромы истребителей будут уничтожены, а наше сопротивление сломлено. О плане он вообще говорил туманно. Но он не сказал ничего такого, что убедило бы офицера разведки, будто и впрямь существует какой-то специальный план уничтожения наших авиабаз. Разве что какое-нибудь неопределенное намерение вывести их из строя.

Он вытащил коробок спичек и вновь закурил трубку.

— Что касается налета на Торби, — продолжал он, — то тут действительно создается впечатление, что он что-то знает. Он был весьма уклончив на этот счет, заявив, что это не более чем слух, какой именно называли день, он не помнит. Офицер разведки пришел к заключению, что он просто не хочет говорить и темнит. Не исключена, разумеется, возможность, что это ложный ход. Немецкие ВВС и прежде проделывали такие номера. Они сообщают летчикам ложную информацию для того, чтобы, если их собьют и у них развяжется язык, они ничего не выдали. Тем не менее меня заверили, что в пятницу будут приняты все необходимые меры, чтобы защитить нашу базу. Я решил, что вам захочется это знать, так как именно благодаря вам это дело доведено до сведения начальства.

Я подумал, как это мило с его стороны — он столь подробно изложил мне ситуацию. Но на душе у меня было неспокойно — мне казалось, что немецкий пилот непоследователен. Я так и заявил.

— У него, вероятно, был только один мотив, заставивший его рассказать мне об этом плане, — заговорил я. — Обозленный потерей самолета, он хотел запугать нас. Значит, либо этот план — сплошная выдумка, либо он действительно существует, и летчик, желая достичь своей цели, козырнул тем, что знает о нем.

— Переходите к делу, — в голосе Огилви снова появились отрывистые нотки.

— Ну, сэр, если бы это был чистый вымысел, он бы, не колеблясь, придумал подробности, — на мгновение все это дело показалось мне вдруг абсолютно ясным, — Моя точка зрения такова: будучи в полубессознательном состоянии, он выболтал что-то такое, о чем бы болтать ему не следовало. Когда офицер разведки спросил его об этом плане, он понял, что, если станет отрицать сказанное мне, подозрения еще больше усилятся. Поэтому он и повторил свое заявление, а когда от него потребовали подробностей, он пустился в общие рассуждения, туманные и запутанные, что, как он и ожидал, бросило тень сомнения на все это дело. Что же касается предполагаемого налета на Торби, тут он явно заметал следы. Очевидно, он достиг своей цели, отвлекши внимание офицера от плана к налету.

Огилви постучал черенком трубки по зубам.

— Да нет, боюсь, офицер разведки вовсе так не думает. У него опыт в таких делах. Я полагаю, вам следует считать, что он прав.

Но офицер разведки не видел, как немецкий пилот замолк, будто воды в рот набрал, на полуслове, когда встретился взглядом с Вейлом. В этом, казалось, и скрывается ключ к разгадке всей тайны.

— Вы не скажете, сэр, собирается ли начальник разведки сделать представление об этом разведке ВВС? — спросил я.

— Мне он ничего об этом не говорил. Я полагаю, что это войдет в ежевечернее донесение командиру.

Чего я и опасался.

— Я считаю, что донесение об этом деле должно быть передано разведке ВВС немедленно, — заявил я.

— Боюсь, Хэнсон, что вы там считаете или чего не считаете, важности не представляет, — резковато ответил Огилви. — Это дело находится в компетенции ВВС, и их начальник разведки уже сформулировал собственное мнение. — Он помолчал. — Если хотите, можете оставить заявление, и я отошлю его на батарею.

Огилви все было как об стену горох, но, хотя я и понимал, что толку от этого не будет, я сказал, что заявление напишу. Он дал мне бумагу, и я устроился за столом старшины. Чтобы написать заявление, понадобилось время — ведь его надо было сделать кратким и в то же время понятным. Чем черт не шутит — оно могло попасть в руки человека, который отнесется к этому делу с неменьшей серьезностью, чем я.

Когда я вернулся на позицию, было почти десять тридцать. Мики, не умевший обуздывать свое любопытство, тут же спросил, зачем это я понадобился Огилви.

— Только что умерла моя бабушка, — ответил я. — Он дал мне увольнительную на неделю — надо же ее похоронить.

— Неделю?! Серьезно?! Тебе дали неделю?! Только из-за того, что умерла твоя бабка?! Это паршивая батарея. Вы, ребята, все заодно. Как только один из благородных устал, господи, ему отпуск! Неделя из-за того, что умерла бабушка! Ну, забодай меня комар! Случись такое с кем-нибудь попроще, вроде меня или Фуллера, так сразу бы — пшел вон! Нет, браток, это несправедливо. В настоящей армии такого бы не случилось. Ни в коем разе. Пехота — вот куда мне надо было податься.

У Мики было весьма высоко развито классовое сознание, хотя сам он этого даже не понимал. Ему виделась привилегия там, где таковой на самом деле не было. Из-за этой его черты, да еще потому, что он постоянно ворчал по пустякам, он порой становился просто невыносимым. Послушать его, так выходило, что с ним почти никогда не поступали, как с другими, на самом же деле ему сходило с рук гораздо больше, чем кому-либо.

— А, не будь дураком, Мики, — сказал Лэнгдон. — Никакого отпуска ему не дали. Просто он вежливо хочет сказать тебе, чтобы ты не лез не в свое дело.

9
{"b":"243874","o":1}