Чтобы забыться, можно было бы лечь спать, но спать, как всегда, не хотелось. Проведя в раздумье несколько секунд, Сергей направился в холл.

Швейцар сидел на своем привычном месте, за конторкой. В желтом круге, отбрасываемом массивной канцелярской лампой, был распростерт очередной том человеческих комедий и трагедий, которые швейцар усердно и с видимым удовольствием штудировал.

Присутствие Президента он заметил, только когда тот принялся перебирать загромождавшие стол книги, в основном — собрания сочинений авторов девятнадцатого столетия.

Сергей рукой предупредил подобострастный порыв швейцара и открыл наугад одно из лежащих на поверхности изданий. Швейцар попытался вернуться к собственному чтению, но было видно, что это ему не удастся. Около минуты он напрасно боролся с собой, после чего вкрадчиво поинтересовался:

— Ваше высокоблагородие, я вот многих вещей не понимаю. Дозвольте полюбопытствовать?

— Валяй… — скорее отмахнулся, чем ответил Сергей: сказалось влияние манеры, в которой Виктор обращался с просителями. — Дозволяю. — Устыдившись своего неуместного барства, Сергей захлопнул книгу и улыбнулся.

Швейцар кивнул и, собравшись то ли с духом, то ли с мыслями, спросил:

— Почему как «умница» — так умная, а если «умник» — то дурак?

— A-а… Э-э… Ну…

Поняв из нечленораздельных объяснений, что сложность данного вопроса застала Президента врасплох, швейцар решил пожертвовать ответом на него ради ответа хотя бы на менее сложный:

— Почему человек умирает, а собака подыхает?

— Да… конечно… язык, знаете ли, необычайно богат на такие подвохи. И знаете ли, не только это, не только это. Вот, скажем, в девятнадцатом веке понятие «получить ссылку» имело совсем другое значение…

— И между прочим… между прочим… — Швейцар заговорщически огляделся и, привстав, чтобы быть ближе к уху Президента, прошептал: — Между прочим, ваше превосходительство, у раков нету шеи!.. Да-с!

— Нет?

— Нет-с!

— Э… И что?

— Конфеты «Раковая шейка» есть?

— Есть.

— А самой шейки нет-с! О как, значится. Парадокс!

— Парадокс, — вынужден был признать Президент.

— Или вот, или вот… — неугомонный слуга познаний захлебывался словами, боясь, должно быть, что Сергей потеряет интерес прежде, чем он успеет его обо всем расспросить. — Не соизволите ли разъяснить, зачем мучиться с локтями, если покусать себя за коленки гораздо проще?

— Так затем и надо пытаться укусить себя за локоть, чтоб помучиться. В этом и есть смысл данного упражнения.

— То есть это такое упражнение?

— Выходит, да.

— И его смысл в том, чтобы… помучиться?

— Точно.

— Практический смысл именно в этом?!

— Не практический, но… Понимаете, проще-то проще, но ку сать себе коленки смысла нет. Просто никакого!

— Мудрено-то как. И причинно и следственно одновременно… То есть возможное смысла не имеет… А невозможное, наоборот, имеет… Ага… Я правильно разумею?

— Я сам уже ничего не разумею, — тягостно вздохнул Сергей и присел на соседний стул. — А вы, я смотрю, все с книгами.

— Да, вот-с. Читаем-с.

— По-прежнему хотите стать человеком?

Швейцар смущенно заулыбался.

— А вы знаете, ведь многие люди желают, чтобы они никогда и не были людьми, — заметил Сергей.

— Может быть, оттого, что у них быть людьми не получается?

— Возможно.

— А как там вообще?

— Где?

— У вас. В том, настоящем мире.

— Вообще-то не очень. Каждый стручок и каждая луночка мнят о себе невесть что.

— Даже стручки?! Ишь ты! Как же мало я ведаю о настоящем мире… Кофею не изволите? У меня превосходнейший кофей. — Было видно, что швейцару очень хотелось, чтобы у Президента. был хоть такой маленький, но повод гордиться своим ночным стражем. — Контрабандный, — полушепотом признался он. — Из игры «Преображение Вселенной». С какой-то планеты завезли-с.

— Да мне что кофе, что ртуть — выпью и не почувствую разницу. Ничего не чувствую…

— А вы ощущения включите, ваше высокоблагородие.

— А что, здесь есть ощущения?! И я могу их… включить?

— Конечно. У вас же есть доступ.

— Доступ? — Сергей недоверчиво прищурился. — Вы уверены?

— Да есть у вас доступ, ваше преосвященство, есть. У вас один из самых высоких уровней доступа.

— А почему не самый высокий?

— Ну, помилуйте, кто же даст постороннему самый высокий уровень? Ведь и в вашем мире есть правители формальные, которые на виду, и те, что страну создали и теперь ее оберегают. А президенты — это всегда люди наемные. Посторонние. Не извольте гневиться, ваше сиятельство!

Швейцар плюхнулся со стула на пол и повалился Президенту в ноги.

— Ну, полноте! Полноте!

Роль государя, которому кто ни попадя валится в ноги, Сергею изрядно надоела, поскольку никакого практического капитала, во всяком случае — пока, он с этого не имел.

— Так вы не гневитесь, ваше величество?

— Нет, не гневлюсь. И хватит меня уже величествами и благородиями называть. Не к месту это как-то.

— Ох, виноват, виноват! Но как же тогда, ваше превосхиятельство? Я в ум не возьму, как: в девятнадцатом веке-то, извольте знать, и президентов никаких не было. Не разумею. Виноват-с!

— Ну, как, как… Я ведь сейчас не на работе. И одни мы. Зовите меня просто Сергеем, что ли.

— Хороший вы человек, Сергей. — Швейцар прижал ладошки одну к другой и сложил на груди, с умилением любуясь своим Президентом. — Не то что раньше правители были. Мне бы уже давно отсекли голову или сгноили в карцере. А вы… вы другой. Сегодняшний человек — лучший, n’est-ce pas?

— Другой, лучший человек, говорите, ходит сегодня по Земле? — Сергей усмехнулся с подчеркнутой горечью: для него это был вопрос, стоивший ему много порченой крови. — Полноте! Человек все тот же. Он всегда тот же. Это эпохи другие. Проблема в чем? Все хотят жить как в Раю. Ключевое слово здесь «как». В Раю не хотят. Рай построить можно. Но для этого надо быть порядочным человеком, делиться с другими, жить для других. Чтобы жить как в Раю, достаточно быть наглецом и подлецом, что намного проще и ближе нам, чем порядочность. Парадокс счастья состоит в том, что для его достижения подчас приходится жертвовать счастьем других. Куда ни плюнь, одни парадоксы выходят, друг мой.

— Но ведь вы же не чураетесь меня. Как же-с! Значит… уже лучший;

— Между человеком и человеком всегда должен стоять знак равенства. Даже между царем и плотником. Вот и всё. А должность — это оболочка. И мерить человека по должности — это как сравнивать красавца и природой обделенного. Это преступно.

— Но отчего же все этого не понимают? Не мыслят, как вы? Не сотворят порядок у себя в голове?

— Есть такие люди, для которых порядок у них в голове стал бы для них трагедией.

— Да поди ж ты! Ай, хитро! Хитро… Но зато ж они не игроки. Они же искренне мерзавцы, так?

Сергей не ответил. Он задумался. Но не над вопросом, а над этой любознательностью, этим стремлением, этим тяготением со стороны какой-то там программки, набора электронных данных и команд, даже не имеющих физической оболочки, познавать. Познав человека, они попытаются заглянуть в самое мироздание, приручить Вселенную. И будут ли они в этом соревноваться с нами? Станем ли мы соперниками со своими собственными творениями? Весь опыт истории говорит за то, что это неизбежно: творцу и творению становится тесно, и если начинается все с соревновательности, то заканчивается именно соперничеством. И пусть поначалу творец и является объектом изучения и даже преклонения, от участи изгоя он не застрахован.

— Некоторые искренне, но… — Сергей очнулся от задумчивости; швейцар не сводил с него своих пытливых глаз, все это время наблюдая за ним с неотступным вниманием дьявола, — но многие все же играют. Всю жизнь приходится играть. Быть собою — самая трудная роль. Мне ли не знать…

Интересно, играл ли швейцар? Игралась ли с ним эта программа? Способна ли она уже была на это? Что в действительности ей было нужно? Была ли у нее какая-то своя, особая цель, которую она скрывала под маской добродушия и любопытства?