Эстетика «Слова» при всей своей уникальности в русской литературе естественно вписывается в эстетику мирового и, в частности, западноевропейского эпоса[81]. Но вернемся к Босу/Бусу и рассмотрим еще ряд вариантов. Привязка имени к тюркскому boz «серый» (откуда рус. бусый, то же; возможно, его «народное» переосмысление в выражении босый волк, т. е. босой; ср. укр. босий «белоногий») все же не дает ничего, кроме дополнительной путаницы и взаимных отсылок по кругу (см. М. Фасмер, I).
Более интересным должно показаться сближение с киевской топонимикой: приток Лыбеди — Бусовка, здесь же Бусова гора и Бусово поле. Историк В. Янович («День» № 54, 23.03.2002; http://www.day.kiev.ua/rus) считает, что на этом месте с готских времен находились крепость Самбатас и древняя верфь, где славяне помогали готам строить корабли-«бусы». Но и признание полного фиаско науки в данном вопросе не позволяет принять такую фантастическую гипотезу. Помимо того, что термин восходит к др. — сканд. bussa «большое судно» (т. е. к более позднему периоду), примеры подобных названий неизвестны. Другое дело, значительное количество сходных славянских топонимов: Bus, Busa, Busy, Buskiej, Buskiewicz, Bushora, Busov, Busovaca, Busal, Busko и другие (не меньше и топонимов на «Bos»; где-то это другая огласовка, а где-то другой корень).
Здесь возможен различный генезис, например, от слав, бусел «аист» (польск. bus, укр. бусько), или влияние герм, booth «палатка», busch «куст; чаща», busen «залив; устье» и т. п., но скандинавизмы отпадают, а антропонимичность плохо просматривается. В данном случае проще всего принять терминологию «Божьего поля / волка / града / горы» и т. п. (с моментом табуированности или инокультурности конкретного имени), и, несомненно, что уже в древние времена так и понимали многие названия сами носители языка… Но, несомненно и то, что здесь имел место случай обобщения и упрощения семантики названий и имен неодинакового происхождения.
В целом, перед нами весьма сложная смысловая языковая картина, которую никак нельзя объяснить с помощью единственной этимологии. Очевидно лишь то, что эта номинация, наряду с другими, — итог освоения соседних территорий (в эпоху тотальной славянской экспансии из региона культуры Прага-Корчак), а не частный случай истории Киева.
Впрочем, и в локальной истории можно иногда разглядеть черты истории мировой. И Киев тут не исключение. Эта географическая область в разные времена оказывалась на краю многих культур. Здесь находилась северная окраина трипольской культуры (средиземноморской расы), разделявшая лесных жителей Древней Европы и праиндоевропейскую днепро-донецкую культуру, здесь проходила условная граница между прабалтами и иранцами, между балтийскими племенами раннего средневековья и скифо-сарматской, по происхождению, Черняховской культурой.
Наконец, еще до образования Киевской Руси сюда дотянулся восточный край культуры Прага-Корчак, а несколько веков спустя здесь была крайняя западная область хазарского данничества. Одним словом — «анты».
Вот что пишет о происхождении украинской народности Т.Н. Алексеева («Антропологический состав восточнославянских народов и проблема их происхождения»//«Этногенез финноугорских народов по данным антропологии». М.: Наука, 1974): «Украинцы… связаны в своем генезисе со средневековыми тиверцами, уличами и древлянами… В то же время, учитывая их антропологическое сходство с полянами, можно сделать заключение, что в сложении физического облика украинского народа принимали участие элементы дославянского субстрата… поляне представляют собой непосредственных потомков черняховцев, которые… обнаруживают антропологическую преемственность со скифами лесной полосы». Значение германского фактора в формировании Черняховской культуры подробно рассмотрено в работах петербургского профессора М.Б. Щукина (см. http://stratum.ant.md),[82] а смысловая (как минимум) перекличка между парами древляне — поляне и тервинги — гревтунги вроде бы никем не подвергалась сомнению.]
«Славный род Амалов», о котором писал Иордан, угадывается в древлянском князе Мале и в Малуше-Малфриде (готск. Amalafrida). Нестор в своем возвеличивании Рюриковичей «замазывает» среди прочего и этот момент, хотя вполне логичной кажется ситуация, что первые Рюриковичи — крохотный «остров» норманнов в славянском «море» — вынуждены были крепить свою легитимность путем браков с местной «реликтовой» династией (сигналом к чему послужило убийство Игоря)[83]. Значению (на мой взгляд, непомерно завышенному) древлянской династии в русской истории посвятил целую книгу историк А.М. Членов («По следам Добрыни». М., 1986). Членов пишет: «Он стоит на красном граните, древний Коростень… Я гляжу на него из Шатрища — оттуда же, откуда глядел на него некогда противник Мала, которого древляне называли князем-волком. Два гигантских холма из красного гранита встают как неприступные бастионы по обе стороны реки Уж. Высотой они метров по шестьдесят. Тысячу лет назад вершины этих гранитных бастионов были увенчаны деревянными крепостями… Местные краеведы производят название города от древнего слова "корста", среди значений которого были "камень", "гранит". В переводе на современный язык "Коростень" звучит примерно как "Гранитоград". Гордое имя! И дано оно не случайно — крепче и лучше гранита не было тогда во всей Русской державе. Коростеньцы гордятся своим гранитом и сегодня — ведь им облицован Мавзолей В.И. Ленина в Москве»
(http://1000years.uazone.net/dobryn.htm).
Да, бездна красочных ассоциаций! Гиперреальный символизм нашей истории запросто перевесит всю виртуальность толкинизма и вагнерианства.
Сам Членов избегает германских этимологий[84] и упоминания об Амалах не потому, что не слышал о них, а дабы не снижать «славянский» (здесь — антинорманнский) пафос своей книги. Хотя следует признать, что на столь скудном языковом материале невозможно обнаружить в русской передаче специфику скандинавских либо восточногерманских терминов.
Последнее замечание относится и к киевским властителям, Аскольду и Диру, загадочность которых — во многом результат идеологической ангажированности первых летописцев. Принято считать их варягами — «бояре» Рюрика, но «не родственники его», как подчеркивает Нестор, «и не княжеского рода». Замысел нашего летописца понятен, хотя столь же тенденциозен мог быть и поляк Ян Длугош, утверждавший, что после смерти Кия, Щека и Хорива, наследуя по прямой линии, их сыновья и племянники много лет господствовали у русских, пока наследование не перешло к двум родным братьям, Аскольду и Диру[85]. В «Законах Эдуарда Исповедника» в рамках событий XI в. упоминается «король Русии» — Малесколъд, что можно понять как перенос на свою современность каких-то более старых славянских известий, но для нас здесь важно само словосочетание, косвенно подтверждающее мнение Длугоша в контексте славяно-германских связей.
Имена «братьев», в принципе, могут принадлежать любым германоязычным народностям, их первоначальные этимоны неясны: Hös-koldr, As-hildr, As-skjoldr, Ask-aldr; Dyry («Дорогой»), Deor («Зберь»), рун. ÐiR («кнехт»), а также венг. Дьер или даже флексия в «Асколдр».
Не меньше путаницы с восточной номенклатурой: Феофан упоминает послов царя гермихионов Аскила (563 г.), с VIII в. известен народ (страна)[86] аскл/агикап/ эсгель, родственный булгарам и граничащий с мадьярами, наконец, это царь Аскал (Ашкал), подчинявшийся царю волжских булгар Алмушу. Последнее имя — это также имя венгерского вождя, отца Арпада, но в любом случае арабские и венгерские источники согласны в одном: степные мадьяры властвовали над славянами[87]. Не имеет общепризнанной этимологии название реки Оскол, притока Сев. Донца (можно, конечно, предложить что-нибудь вроде тюрк, дс «родина» + кел/гил «дом»), но весьма вероятно его влияние на гидронимы соседнего региона — Ворскла/Воръосколъ, Ворсклица, Ворсколец (при чуваш, вар «дол, река» и пе-ченеж Варух, обозначавшем Днепр, Борысфен).
