Конечно, что ни говори, а рассказ возымел определенное действие. Малыш Андре не прочь, чтобы я продолжил… с подробностями… Он очень любил занимательные истории… Но он боялся попасть под мое влияние… Он копошился в своей конуре… перебирал тряпки… Он не хотел, чтобы я его заворожил… Чтобы мы, как раньше, опять стали друзьями…

Чуть позже я поднимаюсь снова уже с другим грузом… Он все не разговаривает со мной… Я очень устал и сел. Мне хочется, чтобы он со мной заговорил. И я начинаю: «Слушай, я знаю еще одну главу, в которой все купцы отправляются в Палестину… с Тибальдом в крестовый поход… Они оставляют трубадура стеречь замок с принцессой Вандой… Ты ничего не знаешь об этом? Это очень интересно! Особенно про месть Ванды, как она смывает кровью нанесенное ей оскорбление… как унижает своего отца».

Малыш Андре развесил уши. Он меня не прерывал, но я услышал в коридоре шуршание… Мне жаль было разрушать очарование. И тут в маленьком окошке я заметил рожу Лавлонга!.. Я вскакиваю. Он, должно быть, поднялся специально, чтобы меня поймать… Я подхожу… шмыгаю носом… Он делает мне знак…

«Прекрасно! Прекрасно, Фердинанд! Мы разберемся с этим чуть позже! Оставайтесь на месте, мой мальчик!..»

Долго ждать не пришлось. На следующий день в полдень, не успел я прийти, как моя мать мне выкладывает…

«Фердинанд, – с ходу начинает она, уже смирившись с неизбежным, полностью расстроенная… – Месье Лавлонг был здесь!.. собственной персоной!.. Знаешь, что он мне сказал?.. Он не хочет больше видеть тебя в магазине! Так-то! Вот такие дела! Он давно уже был недоволен, но сейчас его терпению пришел конец! Он говорит, что ты часами сидишь, спрятавшись на чердаке!.. И это вместо того, чтобы работать!.. И ты развращаешь малыша Андре! Он поймал тебя! Не отрицай!.. Ты рассказывал истории, просто отвратительные!.. Тебе нечего возразить! Ребенку из народа! Беспризорному! К счастью, месье Лавлонг знает нас уже десять лет! Боже мой! Он знает, что мы не просто так это затеяли! Он знает, как мы трудимся! Вдвоем – твой отец и я, чтобы дать тебе все!.. Он понимает, чего это стоит! Он нас уважает! Всегда предупредителен с нами. Он просил меня забрать тебя… Из сочувствия к нам он тебя не уволит… Он избавит нас от этого оскорбления!.. Ах! Когда я скажу об этом твоему отцу!.. Он этого не переживет!..»

Он как раз вернулся, пришел из конторы. Едва он открыл дверь, она начала свой рассказ… Слушая, он держался за стол. Он не верил своим ушам… Смотрел на меня сверху вниз, поднимал плечи… Потом в изнеможении опускал… От такого чудовища, как я, голова идет кругом! Он не вопил… Даже не бил меня… Он спрашивал себя, как это вынести?.. У него опускались руки. Он раскачивался на стуле… «Гм!.. Гм!.. Гм!..» – повторял он, покачиваясь взад-вперед… Наконец он все же произнес:

«Значит, ты гораздо больше развращен, испорчен и лжив, чем я мог себе представить, Фердинанд?»

После чего посмотрел на мою мать, приглашая ее в свидетели, мол, что тут сделаешь… Я неисправим…

Я же был совершенно ошеломлен и силился понять, в каких ужасных пороках, неслыханных извращениях я, в конце концов, повинен?.. Я не понимал… Я был в полном недоумении. Я находил в себе множество недостатков, но остановиться на чем-то определенном не мог…

Мой отец поднялся со стула, пошел в комнату, он хотел все обдумать в одиночестве… Я заснул и видел кошмары… Мне снилось, что малыш Андре рассказывает что-то ужасное месье Берлопу.

На следующие утро мы с мамой отправились за моим аттестатом… Месье Лавлонг вернул нам его лично… Более того, он захотел со мной побеседовать…

– Фердинанд! – сказал он. – Из уважения к вашим добрым родителям я вас не увольняю… Они вас просто забирают!.. По собственному желанию! Вы осознаете разницу?.. Поверьте, мне неприятно, что вы от нас уходите. И тем не менее! Ваше поведение подорвало дисциплину во всех отделах!.. Я же отвечаю за это, не правда ли!.. Я строг! Но справедлив!.. Пусть же этот срыв заставит вас серьезно задуматься! То немногое, чему вы здесь научились, пригодится вам в другом месте! Любой опыт полезен! Вы встретите других хозяев, может быть, еще более взыскательных!.. Это как раз тот урок, который вам был нужен… Ну ладно! Вы его получили, Фердинанд! И пусть он пойдет вам на пользу!.. В вашем возрасте надо учиться!..

Он убежденно пожал мне руку. Моя мать была сильно взволнована… Она прослезилась.

– Извинись, Фердинанд! – приказала она, когда мы встали, чтобы уходить… – Он еще молод, месье, слишком молод!.. Поблагодари месье Лавлонга, ведь он дал тебе, несмотря ни на что, прекрасную характеристику… Ты знаешь, что не заслужил этого!

– Но это сущие пустяки, дорогая мадам, сущие пустяки, поверьте мне. Это все не страшно! Фердинанд не первый молодой человек, который не слишком удачно начинает! Э! ля! ля! нет. Лет через десять он сам, я уверен в этом, придет и скажет мне… здесь же… Именно мне, лично: «Месье Лавлонг, вы правильно поступили! Вы благородный человек! Благодаря вам я многое понял!..» А сегодня ему неприятно меня видеть!.. Но это же нормально!..

Моя мать протестовала… Он похлопал меня по плечу. И показал нам на дверь.

На следующий день они взяли другого ученика… Я узнал об этом… Он не продержался и трех месяцев… Он спотыкался о каждую ступеньку… Он спекся на этой работе.

Но независимо от того, был я виновен или нет… Я становился настоящей обузой для семьи. Дядя Эдуард начал поиски другого места для меня, чтобы я попытался начать все сначала. Было удобнее, чтобы этим занялся он… Он хотел, чтобы я сменил занятие…

У меня уже был опыт… Впрочем, об этом лучше не вспоминать. На том и порешили.

Как только потрясение прошло, мой отец опять принялся за старое… Он снова и снова перечислял все мои недостатки… Отыскивал пороки, скрытые в глубине моей натуры, будто это были какие-то явления природы… Вопил не своим голосом… впадал в невменяемое состояние… Ему казалось, что его преследует целое скопище чудовищ… Повсюду он подозревал происки врагов… Самых разных… Евреев… заговорщиков… карьеристов… И особенно франкмасонов… Я не понимал, при чем здесь они… Он постоянно нес эту чушь… И так зациклился на этом, что почти забыл про меня…

Он обрушивался на Лепрента, желая ему новых обострений гастрита… на барона Мефэза, своего генерального директора… без разбору на всех и вся, только бы распаляться и кипеть… Он устраивал ужасные скандалы, которые слышали все соседи…

Моя мать ползала у его ног… Он не прекращал орать… Его снова начала волновать моя судьба… Он прозрел во мне ужасающие наклонности… Неслыханную испорченность! После всего этого он просто умывает руки!.. Как Понтий Пилат!.. так он говорил… Он давал понять, что снимает с себя всякую ответственность…

Моя мать смотрела на меня… своего «окаянного»… Она делала трагический выбор… Она не хотела бросать меня… Было совершенно ясно, что я кончу на эшафоте, она должна быть со мной до конца…

Единственное, что объединяло нашу семью в Пассаже, – это тоска и заботы. Их хватало. Я повстречался с ними, едва появившись на свет… Они окружили меня сразу же… Весь дом был заполнен ими…

Страх полностью подчинил нас себе. Во всех комнатах страх неудачи буквально сочился сквозь стены… Из-за него мы даже ели впрок, стараясь незаметно припрятать еду. Мы вечно торопились и прыгали, как блохи, по парижским кварталам от площади Мобер до площади Этуаль, в страхе перед разорением, перед квартплатой, перед служащим газовой компании, неотвязно думая о налогах. У меня даже не было возможности как следует подтереться, потому что всегда требовалось куда-то спешить.

С тех пор как меня выгнали от Берлопа, прибавился еще страх, что я никогда не устроюсь… Я уже знал о нищих и безработных, о сотнях людей здесь и во всем мире, находящихся на волосок от полного краха… Они были совсем беззащитны!

А меня уже развлекало это постоянное лавирование, своеобразное соревнование с хозяевами… Я всегда заранее чувствовал готовящуюся подлость… Был начеку… Стоит мне заметить, что работа уплывает… И я уже готов чем-то ответить. Хозяин – это всегда сволочь, он только и думает, как тебя выгнать… В глубине души у каждого живет страх остаться однажды «на бобах», без работы… Потом я всегда тянул лямку, какой бы гнусной эта работа ни была… Не спеша… Торопиться некуда… Едва сводя концы с концами, я продолжал этим заниматься всегда и везде. Я занимался чем-то, что невозможно даже как-то назвать, пощупать или определить… Мне абсолютно все равно… Все это не имеет никакого значения. Чем работа бессмысленнее, тем больше она меня успокаивает…