Зуев припомнил: лесной бог, жертва.

Бедный олень! Он даровался духам — плата за сообщенные добрые вести.

Взявшись за руки, выбрасывая вперед ноги, самоеды кружились вокруг животного:

— Нумгяны… Ани дарово…

Здравствуй, небо! Здравствуй, солнце!

Простые, детски ясные слова никак не вязались с тем, что произошло позднее.

В руках мужчин сверкнули ножи. Сначала они как бы затачивали их о меховые сапоги. Большим пальцем проводили по острию.

Не шелохнувшись, олень стоял на месте. Взмах ножа — и он рухнул на передние ноги.

Самоеды подставляли ладони под струю крови из шеи павшего животного. Рогатая голова его напоминала обрубок дерева с корявыми и голыми ветвями.

Олень бился в судорогах.

Восторгу и ликованию мужчин не было границ. Они мазали кровью лица, обагряли ею губы и щеки идолов.

Сцеплялись руками, образуя некую живую гирлянду. Размыкали ладони и, вскидывая вверх, изображали ими подобие рогов. Тяжело били пятками оземь; так рыхлит мох взбешенный дикий зверь. У некоторых на губах выступила пена. Шаман же, напротив, успокоился, он застыл возле идолов; безмолвный, помертвевший, с потухшими глазами, сам напоминал идола — выплеснул из себя неукротимость буйства, зарядил им соплеменников и замер.

Как же с такими людьми найти общий язык, как пробиться к их душам? У Зуева перехватило горло, тошнило. В глазах пошли круги, поляна накренилась. Теперь, казалось, самоеды мельтешили по вздыбленной поляне, и оттого их пляска выглядела еще более неправдоподобной.

Бежать! Не ровен час, приведут собак полакомиться, те учуют незнакомых, затаившихся в кустах людей.

Ползком выбрались из укрытия. Стараясь ненароком не наступить на сухую валежину, миновали бурелом.

— У-у-ф! — Петька присел на поваленную ель, достал из торбочки ломоть хлеба, кусок мяса. — Поешь, — предложил Зуеву.

— Какая еда. Попить бы.

— К реке выйдем — напьемся. — Казачонок вонзил остренькие зубы в кусок сушеной говядины. — Я как напужаюсь, так жрать охота. Ем, ем, страх-то и проходит.

Давно он так не трусил, хотя всякого повидал за свою короткую жизнь: и от медведя в урманах спасался, и от волков. Тут же было что-то иное, старики и те небось того не видывали.

Зуев улегся на трухлявую лесину, руки раскинул, точно на спине плыл. Не мигая, глядел в небо. Он был бледен, пот выступил на лбу.

Петьку неожиданно озарила догадка про его нового друга: какой он предводитель ученой команды из царского города? Парень как парень, разве чуть постарше. Волосы на лбу слиплись, а веснушек на носу — мать моя рóдная. Прежде не замечал этих веснушек. За брата мог бы сойти. Эх бы, такого братца! Научил бы его всему, что сам знал и умел. Сажёнками Петька умел плавать, эхе-хе как! А зимой какую крепость из снега можно соорудить. Насыпать поверх жердей, снегом забросать — юрта. Огонек раздуть — славный костерок. Зайчишку освежевать да на угольки.

Петька дожевал мясо, завернул в тряпицу недоеденную краюху. Глубоко выдохнул — во пузо набил. Теперь он не боялся. Главное — не заметили их. А остяк ничего — не пропадет. Атаман отряд соберет: «Ну, служивые, подмогнем Василию, господину Зуеву. Вишь ты, самоеды чего учинили…» О, сами тогда от страха задрожат. Нате вам вашего остяка, целехоньким, только не трожьте.

Окровавленные лица, безумствующий шаман, нелепые выкрики… Клыки? Нет, клыков не было. Да люди ли они? А он с березовским попом умничал — состязание в слове, быть учительным…

— Ты что? — толкнул его Петька. — Я сам испужался, теперь чего робеть?

В Березов!

Пропади все пропадом! Нет бы, подумавши, честно и прямо сказать Палласу: не могу-де, не сдюжу. Соколов! Ему надо было идти. Еще этот хрыч старый — путешественная линия, путешественная линия. Всех заворожил! И Паллас поддался на пустую наживку.

— Ты что? — опять обратился к нему Петька.

— Да смолкни!

— Сам просил, — обиделся Петька. — Я не набивался.

Вася испытывал какое-то странное чувство. Подняться — и прямиком к оставленным оленям. Но не в состоянии был пошевелиться.

Хрустнул валежник. Кто-то по-медвежьи дерзко раздвигал кусты.

— Эй, эй, эй! — Из зарослей продрался раскосый широкоплечий парень лет пятнадцати. — Петька, казак! Здорово! — Парень осклабился: — Охота, да? Белку бьешь? Где твои беловятки?

На голове раскосого парня лихо торчала собачья шапка, обут он был в меховые сапоги, за спиной ружье. На широком поясе — тушки белок.

— Эптухай! — обрадовался Петька.

— Кто? — ткнул пальцем в Зуева раскосый парень. — Почему раньше не видел?

— Не березовский он. Из царского города приехал.

— Ты?

— Я.

— Ты? — еще раз спросил Эптухай. — Из царского города?

— Я, я, — не смог сдержать улыбки Зуев.

Эптухай надвинул шапку на самый затылок.

— Что тут нада? Песец нада? Порох сыпь, дам песец. Три песца нада — водка и табака давай. Баш на баш.

Эптухай показал, как возьмет штоф и будет пить прямо из горлышка. Втянул в себя воздух, выдохнул. Зажмурил глаза.

— Пых, пых, пых. Курыть будем. Трубка во-о-о! — Развел руками, изобразил, какой длины трубка. — Пых, пых, пых.

— Какая у него водка, — сказал казачонок. — Проводника пришли выручать.

— А-а-а, — протянул Эптухай. — Проводника выручать! Тебя как зовут?

— Василий Зуев.

— Васи Зуя? Васи, скажи своему большому начальнику, чтобы не строил церковь.

— Какому начальнику?

— Своему.

Петька засмеялся:

— Ну, чудак ты, Эптухай. Он и есть начальник.

— Молчи, Петька! — Молодой охотник рассердился. — Казак — дурак, Эптухай — не дурак. Васи Зуя, зачем Петька врет?

— Он не врет.

— Ты большой начальник? — изумился Эптухай.

— Не так чтоб большой. Малый у меня отряд, — сказал Зуев.

Легким движением плеча Эптухай скинул ружье, положил на локоть. Поднял дуло. Грохнул выстрел. К ногам Зуева упала белка. Эптухай заявил горделиво:

— Не целился, а белка есть. Берн белку! Еще сто белок подарю, хочешь? Только церковь не клади. Там церковь, тут церковь. А проводника Торыму отдадим. Зачем ведет строить церковь?

Эптухай уселся на трухлявый пень. Рассматривал Зуева. Не было в его взгляде робости.

— Царицу видел? — спросил Эптухай. И, не дождавшись ответа, выпалил: — Что говорят о самоедах в царском городе? Что говорят о наших старейшинах Вапти и Лопти?

Петька засмеялся:

— Так в царском городе и знают о Вапти и Лопти.

— А о ком же знают? — удивился Эптухай.

— О турках знают, — уверенно сказал Петька. — Правда, Вася? С турками воюют потому как.

— Турков не знаю, — признался Эптухай. — Как шамана их зовут?

Казачонок повернулся к Васе:

— Как шамана их зовут?

— Султан.

— Султан, — как бы перевел Петька. — Шаман их, турков-то, зовется Султан.

— Туркам русские тоже строят церковь? — поинтересовался Эптухай.

— Тьфу на тебя, — осерчал Петька. — Во чего выдумал. Вася по ученой части. Он сам пошел выручать проводника. Церковь, церковь… Враки все это!

— Как ты, Петька, сказал?

— Враки!

Эптухаю это слово понравилось. Он несколько раз повторил его — хрустко, щелкающе, как кедровые орешки разгрызал.

— Правду Петька говорит? — спросил Эптухай.

— Правду.

Эптухай задумался.

— Трубка во-о-о, — захохотал неожиданно молодой охотник. — Курыть будем? Пошли ко мне в чум. Мясо пожарю, рыбу сварю. — И повторил щелкающее, каркающее, чудное слово: — Враки, враки, враки…

Узенькие глаза Эптухая поблескивали. Над верхней его губой пробивался темный пушок, но подбородок твердый, как у взрослого мужчины. Он потер щеку.

— А остяцкий тадыб, выходит, меня обманул.

— Верь ему больше, — воскликнул Петька. — Старый брехун.

— Враки, враки, — хохотал Эптухай. — Пошли, луце, не бойся…