По узким сыпучим тропам они благополучно миновали перевалы и кручи. Чем выше забирались, тем суровей становились горы. Поросшие кустарником склоны сменились голым камнем. Взорам открывались то вершина Акдага, то морская гладь и далекий берег Хиоса. Порою скалы грозно сдвигались, оставляя над головой лишь узкий клок неба. Не то что Ставро, дитя морское, привыкший к горам Доганчик и тот примолк. Слава рыжей кобылице, сама находила тропу, нащупывала копытом неколебимый камень. Вдвоем, конечно, веселей, но не на одном деревянном седле, да и горные тропы не для веселых прогулок.

Трижды их останавливали дозоры. Имя Гюндюза-алпа служило надежным пропуском. К тому же сына предводительницы сестер многие знали в лицо.

К третьей молитве, разделяющей пополам время между полуднем и закатом, они выбрались наконец на каменистую дорогу, что вела вниз расширяющимся к морю ущельем. Справа на склоне показались домишки деревни Балыклыова.

Слева ущелье преграждал будто нарочно поставленный поперек нее темный скальный гребень в три человеческих роста. Спустившись поближе, они увидели, что гребень оборудован как крепостная стена. Дыры, пробитые Аллахом на втором и третьем ярусе, приспособлены под бойницы, к ним подведены дощатые настилы. Пространство между гребнем и откосом горы было завалено грудами камней. Оставлен лишь узкий проход на дороге, прикрытый козлами, наподобие тех, что служат для распиловки бревен. В сотне шагов позади гребня была сложена из неотесанных глыб вторая преграда. Два проделанных в ней прохода были хитро прикрыты близко поставленными стенками с таким расчетом, чтобы мог проехать только один всадник, и притом непременно развернув коня боком.

— Далеко ли собрались, молодцы? — окликнул их бритоголовый ратник. — Покамест дальше езды нету: конец земли праведной.

К Гюндюзу-алпу их не допустили: нет, мол, его на месте. А кобылицу велели отвести под сень рожковых деревьев возле второй преграды туда, где с торбами на мордах стояли на смыках оседланные кони.

Туркмен-коновод принялся рассматривать рыжую кобылицу, словно покупать собрался. Поглядел в зубы, пощупал бабки, поводил в поводу. И только после этого, словно впервые их заметил, спросил:

— Чего вам еще?

— Гюндюза-алпа повидать бы…

— Тут я вам без пользы. Ступайте к другому концу стены — вон, где люд копошится, — там спросите…

У противоположного конца преграды крестьяне из ближайших деревень, пешие ратники в белых одежках под началом двух мастеров-каменщиков достраивали стену. Волокли по слегам, толкали рычагами, ставили друг на друга каменные глыбы. Скрипели деревянные полозья, слышались надсадное дыханье, команды каменщиков. Пахло свежим навозом, горелым деревом, жженым оливковым маслом — им то и дело поливали дымящиеся слеги. Два мышастых высокорослых мула подтягивали на деревянных катках глыбы из устроенной неподалеку каменоломни. Погонял их щуплый человечек с миской для подаяния у пояса и бычьим хлыстом в руке.

— Дех, скотина неразумная! Шевелись! А то, глядите, Скала вас обставит!

Он повел хлыстом в сторону. Проследив за его движением, мальчики увидели здоровенного, будто из перекатного железа скроенного детину. Впрягшись в лямку, он тянул по слегам глыбу. Круглая как шар бритая голова сверкала на солнце, на плечах под рубахой играли чуть ли не такого же размера бугры мышц. Со стенки глыбу веревками придерживали двое, двое снизу подпирали ее рычагами. И все же трудно было поверить, что один человек может поднять на высоту человеческого роста эдакую махину.

Ставро с Доганчиком глядели на богатыря во все глаза.

Подтянув камень кверху, силач крикнул товарищам: «Держать!» И высвободился из лямки. Те, что внизу, осели под тяжестью камня, рычаги на их плечах прогнулись. Те, что наверху, едва удерживали веревки.

Силач подбежал к камню, подвел под него плечо, поднатужился. Глыба медленно встала на предназначенное ей место.

— Дех, скотина неразумная! — услышали мальчишки за спиной голос погонщика. — Силы много, ума не надо!

Тот, кого погонщик назвал Скалой, будто не слышал. Молча направился к мулам. Отцепил постромки, приладил к подвезенной глыбе свою лямку. Мимоходом, чуть шевельнув бедром, задел погонщика. Тот отлетел шага на три, зацепился за куст, упал.

— Потише, бугай!

Скала не ответил. Впрягся в лямку. Сам потащил камень к слегам. Погонщик поднялся. Отряхивая порты, поглядел вслед силачу и протянул с притворным изумлением:

— Аллах! Аллах! Надо же даровать одному человеку три ишачьих силы и ни капли смысла!

На лицах заиграли улыбки.

— Ты бы шевелился быстрей, Козел Боевой, — заметил каменщик, — чем шутки бестолковые затевать!

— Эх, милок! Мастер ты, мастер, а того не ведаешь, что без моих шуток Скала заснет на ходу, как осел Ходжи Насреддина. Не слыхал, как ишак у него задремал средь дороги и ни шагу, хоть убей? Шел мимо мастер вроде тебя, только не каменщик, а лудильщик. Видит — беда. И говорит: могу, дескать, помочь. Смажь ему под хвостом скипидаром, побежит как миленький. Сказано — сделано. Осел взревел — только его и видели. Как же теперь его догнать, пригорюнился Ходжа. Тем самым способом, говорит лудильщик. Сказано — сделано. Ходжа как пустился бегом и остановиться не может. Домчался до своего двора, носится вокруг дома. Выскочила жена. Что, мол, стряслось, куда ты несешься? Некогда мне с тобой растабарывать, кричит Ходжа на бегу. Хочешь со мной поговорить — обратись к лудильщику.

Смех разобрал рабочую братию. Побросали рычаги, веревки. Один на землю упал от хохота. Скала смеется. И каменщик не выдержал.

— Ах, чтоб тебя, шута…

— То-то же, — проворчал погонщик, подбирая постромки. — А то все Козел да Козел!..

Скала перевел дух и снова впрягся в лямку. Подручные взялись за гужи да ваги. Как ни старались, глыба ни с места.

— Трех ишачьих сил на сей раз маловато, — радостно заголосил погонщик. — Видать, без меня не стронуть.

Богатырь откликнулся на удивление добродушно:

— Верно, Козел Боевой. Ты нас смехом обессилил, тебе и помогать. Только не кудахтай, что курица: прежде, чем яйцо снести, на всю деревню шум поднимаешь.

Боевой Козел подбежал к слегам, поплевал на руки. Уперся в камень.

— Взяли!

Глыба не шелохнулась. Силач, давно приметивший восхищенные взгляды мальчишек, поманил их пальцем:

— Давайте сюда!

Мальцы подлетели с готовностью. Он сгреб их одной рукою, посадил к себе на плечо. Навалился всем весом на лямку — они услышали, как его спина налилась железом. И глыба пошла, пошла вверх по полозьям.

Когда камень привалили на место, Скала ссадил мальчишек с закорок. Потрепал по щеке одного, другого. Огромной, как у медведя, лапой.

— Молодчики! Без ваших сил одной козлиной было б мало!..

— Глядите, братья, никак Гюндюз-алп скачет?

От тени рожковых деревьев на другом краю ущелья отделилась ватажка всадников.

— За работу! — призвал старший каменщик.

Скала взялся за лямку, крестьяне за рычаги да веревки. Боевой Козел собрал постромки, погнал мулов к каменоломне.

Гюндюз осадил коня у самых слег.

— Много ли осталось, братья?

— Два камня уложить. А потом раствор, — ответил каменщик.

— Не выйдет. Враг в фарсахе отсюда…

Работники остановились.

— Всем, кому нужно, стоять по местам. Остальным — дай бог ноги!

Видно, Гюндюз привык больше слушать, чем говорить. Движения скупы, губы плотно сжаты. Окинув зоркими, немигающими, как у беркута, глазами ущелье, спросил:

— Из деревни все ушли?

— Еще с вечера, — отозвался кривоносый седоусый грек в синей рубахе. — Только вот теща его, — он показал на молодого крестьянина с рычагом, — заартачилась. Говорит, и в османском войске люди. Что они сделают старухе немощной?.. А с нею и жена его осталась.

Гюндюз стиснул зубы. В ушах его снова зазвучали слова Абдуселяма, сказанные на последнем совете: «Вторую деревню без боя оставляем на поток и разграбление. И обе греческие. Как бы их душу враг не попутал!» Деде Султан ответил тогда: «Главное — люди были бы живы. А разобьем врага, деревни всем миром отстроим. Так и скажи тем, кто смущается».