Бертран Лакост вошел широким шагом и пожал мне руку. Это был мужчина лет пятидесяти, уверенный в себе сверх всякой меры, очень обходительный.

– Хотите кофе?

Я сказал: нет, благодарю вас.

– Нервничаете?

Он задал вопрос с легкой улыбкой. Опуская монеты в автомат, добавил:

– Да, искать работу всегда трудно.

– Трудно, но достойно уважения.

Он удивленно поднял на меня глаза, словно впервые увидел:

– Так не будете кофе?

– Спасибо, нет.

И мы так и остались стоять рядом с автоматом, пока он потягивал свой синтетический эспрессо. Он прислонился к стене и оглядывал приемную с обреченным и сокрушенным видом:

– Чертовы декораторы, никогда не надо их слушать!

В ту же секунду у меня внутри словно лампочка замигала. Не знаю, что именно произошло. Я так воспрянул духом, что все получилось само собой. Я выдержал паузу в несколько секунд, а потом бросил:

– Понимаю.

Он вздрогнул:

– Что именно вы понимаете?

– Вы решили сыграть на «неформальном» общении.

– Простите?

– Я говорю, вы решили сыграть на «между нами говоря», что-то вроде «встреча у нас деловая, но прежде всего мы люди». Ведь так?

Он испепелил меня взглядом. И казался искренне рассерженным. Я сказал себе, что для начала неплохо.

– Вы играете на том, что мы приблизительно одного возраста, и следите, не попадусь ли я на удочку фамильярности, а поскольку я это заметил, вы испепеляете меня взглядом, чтобы определить, не запаникую ли я и не дам ли задний ход.

Он просиял и широко улыбнулся:

– Ладно… Почву подготовили, не находите?

Я ничего не ответил.

Он бросил пластиковый стаканчик в большую урну.

– А теперь перейдем к делу.

Он пошел впереди меня по коридору, по-прежнему размашистым шагом. Я чувствовал себя солдатом конфедератов в последние минуты перед вражеским залпом.

Он хорошо знает свое дело и тщательно изучает личные дела. Если в резюме имеется какая-то слабина, он ее отмечает, если слабина имеется в самом кандидате, он этим пользуется.

– Он продолжал меня тестировать, но уже в другой тональности.

– А он сказал, для кого набирают? – спросила Николь.

– Нет, разумеется… У меня всего две-три догадки. Довольно смутные, но, может быть, мне удастся вычислить. Потому что мне важно быть на шаг впереди. Ты сейчас поймешь. В конце собеседования я сказал ему:

– И все-таки я удивлен, что кандидатура человека моего возраста могла вас заинтересовать.

Лакост заколебался, не изобразить ли удивление, но в конце концов уперся локтями в стол и посмотрел мне в глаза.

– Мсье Деламбр, – обратился он ко мне, – мы живем в крайне конкурентном обществе, где каждый из нас должен быть лучшим. Вы – в глазах работодателей, я – в глазах моих клиентов. Вы мой джокер.

– Но… что это может значить? – спросила Николь.

– Мой клиент ждет молодых дипломированных специалистов, я ему их предоставлю, он не ожидает кандидатуры вроде вашей, и я его удивлю. А потом – и пусть это останется между нами – на финишной прямой, как мне кажется, выбор будет сделан сам собой.

– А будет еще отбор? – вырвалось у Николь. – Мне казалось…

– В шорт-листе вас четверо. Окончательный выбор определится последним тестом. Не буду скрывать, вы самый старший из четверых, но очень может быть, что именно ваш опыт даст вам преимущество.

Николь одолевают сомнения. Она склоняет голову набок:

– И в чем будет заключаться этот тест?

– Наш клиент желает протестировать некоторых представителей своего руководящего состава. Вашей задачей будет провести это оценочное испытание. Вас же будут оценивать… по вашей способности тестировать, если можно так выразиться.

– Но… – Николь никак не может понять, к чему он ведет, – в чем конкретно это будет заключаться?

– Мы разыграем захват заложников…

– Что? – переспрашивает Николь.

У меня такое ощущение, что она сейчас задохнется.

– …а вашей задачей будет поставить этих сотрудников в ситуацию стресса достаточно мощного, чтобы мы имели возможность оценить степень их хладнокровия, их способность сопротивляться при жестком давлении и сохранять верность ценностям, принятым на предприятии, к которому они принадлежат.

Николь совершенно ошарашена.

– Но это просто безумие какое-то! – восклицает она. – Вы заставите людей поверить, что их захватили в заложники? Прямо на рабочем месте? Ведь так?

– Мы наймем актеров на роль диверсантов, оружие будет заряжено холостыми, установим камеры, чтобы фиксировать реакции сотрудников, а вашей задачей является ведение допросов и руководство действиями коммандос. Советую включить воображение.

Николь вскакивает вне себя.

– Это отвратительно! – заявляет она.

В этом вся Николь. Казалось бы, с возрастом ее способность мгновенно вспыхивать от негодования должна была притупиться, но ничуть не бывало. Когда ее что-то возмущает, ничто не может ее удержать. В подобных случаях лучше постараться успокоить ее сразу, пока она не вошла в раж.

– Ты все не так воспринимаешь, Николь.

– А как еще это воспринимать? Группа вооруженных коммандос врывается в твой кабинет, угрожает тебе, устраивает допрос, и сколько все это длится, час? Два? И ты думаешь, что можешь умереть, что тебя, наверное, убьют? И все это, чтобы развлечь начальство?

Ее голос дрожит. Такой я не видел ее уже много лет. Стараюсь проявить терпение. Ее реакция вполне нормальна. В сущности, я ведь особо и не вдумывался, я весь в том, что должно произойти через десять дней, весь нацелен на единственную очевидную реальность: любой ценой пройти это испытание.

Стараюсь смягчить ситуацию:

– Признаю, это не очень… Но взгляни на проблему под другим углом, Николь.

– А что, тебе такие методы кажутся допустимыми? Может, их еще и расстрелять, так, для смеха?

– Погоди…

– Или еще лучше! Положим на тротуар матрасы, но им ничего не скажем! И будем выбрасывать их из окна. Надо ж посмотреть, как они отреагируют! Слушай, Ален… Ты что, совсем с ума спятил?

– Николь, не надо…

– И ты на это пойдешь?

– Я понимаю твою точку зрения, но и ты должна понять мою.

– И речи быть не может, Ален! Я все могу понять, но далеко не все могу простить!

Она стоит посреди изуродованной кухни.

Я смотрю на две гипсовые подпорки, которые вот уже десятки месяцев поддерживают купленную вместо прежней раковину. Линолеум, настланный в этом году, еще менее качественный, чем прошлогодний, и уже вздувшийся по углам самым жалким образом. И посреди этого разгрома – яростная Николь, в поношенной шерстяной кофте, заменить которую она не может себе позволить и которая и ей самой придает затасканный вид. Вид нищенки. Она этого даже не осознает. А я воспринимаю как личное оскорбление.

– Мне одно важно, мать их: я еще могу удержаться на плаву!

Я заорал как бешеный. Моя вспышка приковала ее к месту.

– Ален… – лепечет она в испуге.

– Что «Ален»? Черт побери, ты что, не видишь, как мы превращаемся в бомжей? Вот уже четыре года, как мы медленно подыхаем и в конце концов сдохнем окончательно! Да, это омерзительно, но наша жизнь, она тоже омерзительна! Да, они настоящие скоты, но я это сделаю, слышишь? Я сделаю так, как они хотят. Все, что они хотят! И если потребуется стрелять в них, чтобы получить эту работу, значит буду стрелять, потому что меня достала эта скотская жизнь и… меня достало, что в свои шестьдесят я могу получить пинок под зад!

Я вне себя.

Хватаюсь за полку, которая висит на стене справа, и дергаю с такой силой, что она отрывается от стены. Тарелки, чашки – все сыплется с диким грохотом.

Николь вскрикнула и заплакала, спрятав лицо в ладони. Но у меня даже нет сил ее утешить. Я больше не могу. На самом деле это и есть самое страшное. Борешься плечом к плечу четыре года, пытаясь удержаться на поверхности, и вдруг в один прекрасный день понимаешь, что все кончено. Бессознательно каждый замкнулся в себе. Потому что даже в самой идеальной паре у каждого свое восприятие реальности. Именно это я и пытаюсь ей сказать. Но я в таком бешенстве, что у меня плохо получается.