Впрочем, выгодные результаты этой победы чуть не пропали вследствие одного большого несчастья в самнитской земле. Товарищ Корва по консульству, Корнелий Косс, которому было поручено вторгнуться в Самниум, имел неосторожность зайти в узкую, окруженную лесами долину около Кавдинского ущелья и не заметил, что все окрестные высоты были заняты неприятелем. Он увидел опасность только тогда, когда отступление представлялось уже невозможным; неприятель не нападал, выжидая, чтоб в ущелье вошли и последние остатки римского войска. Тогда военный трибун Публий Деций вызвался спасти армию смелым подвигом. Он заметил одно возвышение, которое неприятель почему-то оставил свободным, и поспешил взобраться туда в сопровождении небольшого отряда, решившего рискнуть своей жизнью для спасения других. Самнитяне, увидя, что неприятель занял это возвышение, обратили оружие туда и этим дали возможность остальному римскому войску выбраться из ущелья. Наступившая ночь прервала нападение самнитян на Деция; они ограничились тем, что оцепили холм, на котором он находился. Но Деций ночью пробился сквозь неприятельский лагерь и благополучно соединился с главной армией. Здесь он тотчас же предложил консулу воспользоваться благоприятным случаем для нападения на рассеявшегося и смущенного неприятеля. Это предприятие увенчалось таким блистательным успехом, что 30 тысяч самнитян пали на месте и лагерь весь попал в руки римлян.

Деций, виновник этих счастливых подвигов, получил очень щедрые награды. Консул Косс подарил ему золотой венец и сто быков, да еще одного белого быка с вызолоченными рогами. Солдатам, составлявшим его отряд в Кавдинском ущелье, было предоставлено пожизненное право пользоваться двойной мерой хлеба, а теперь каждый из них получил по одному быку и по два почетных кафтана. Легионы поднесли Децию сплетенный из травы венок – обычную награду за спасение такого рода; второй такой же венок был возложен на Деция его собственными солдатами. Украшенный этими знаками отличия, он принес белого бык а в жертву Марсу, остальных сто подарил солдатам своего отряда, которые получили сверх того и от легионов по фунту пшеницы и кружке вина.

Разбитое при Гауре самнитское войско отступило к Суэссуле и созвало туда всю лучшую молодежь страны, намереваясь снова попытать счастья в решительной битве. Как только известие об этом предприятии дошло до Валерия, он поспешно двинулся к Суэссуле, оставив весь обоз в лагере под сильным прикрытием. На небольшом расстоянии от неприятеля он, вероятно, вместе с войском Корнелия Косса, расположился лагерем на возможно ограниченном пространстве, для того чтобы самнитяне подумали, что римляне пришли в незначительном количестве. Это мнение Валерий поддерживал еще тем, что с мнимой боязнью укрывался в лагере и не выступал против приготовившегося к битве неприятеля. Это обстоятельство совершенно успокоило самнитян, и так как в это время у них обнаружился недостаток в съестных припасах, то они разошлись по полям для сбора пшеницы, Узнав, что большинство неприятельского войска удалилось на значительное расстояние, а в лагере остался только слабый гарнизон, консул немедленно двинул против него свое войско. Лагерь был взят с первого же приступа, и в палатках пало под римскими мечами больше воинов, чем у ворот и на стенах. После этого Валерий Корв оставил две когорты в виде гарнизона, строго приказав им воздерживаться от грабежа, а сам с остальным войском выступил против самнитян, рассеянных по полям, и часть их положил на месте, часть обратил в бегство. На месте сражения осталось 40 тысяч самнитских щитов и 170 знамен. Вся добыча была предоставлена солдатам.

Отправляясь из Кампании в Рим для празднования своего триумфа, Валерий оставил в городах Кампании охранительные гарнизоны. Солдаты, на долю которых выпало провести зиму в Капуе, соблазнились богатством и роскошью капуанцев тем более что дома, в Риме, им не было житья от долгов, и стали составлять всевозможные планы, как бы завладеть этим пышным и веселым городом. Такого же рода замыслы распространились и по всем другим городам, где стояли римские войска. Когда преемник Валерия Корва, консул К. Марций Рутил, прибыл в Кампанию и принял начальство над войском, военные трибуны сообщили ему об этих преступных замыслах солдат. Рутил, как человек опытный – он был теперь уже в четвертый раз консулом, а до того времени занимал должности диктатора и цензора, – придумал, для предупреждения опасности, распространить слух, что солдаты и в будущем году останутся на зимних квартирах в тех же самых городах. Узнав эту новость, солдаты сообразили, что им спешить нечего, и отложили исполнение своих замыслов. Но как только начался летний лагерь, полководец начал под всевозможными предлогами очищать войско от зачинщиков смут посредством постепенного увольнения их в отставку или продолжительный отпуск. Солдаты, заметив наконец, как искусно консул уничтожил их заговор, испугались и стали изыскивать средства обезопасить себя. Одна когорта, находившаяся в походе вблизи Анксура, заняла при Лаутуле между морем и горами узкое ущелье с целью перехватывать всех тех, которых консул отправлял из войска. Число их уже дошло до того, что образовалась целая армия, и недоставало только предводителя. Грабя и опустошая, при отсутствии всякой дисциплины, достигли они Альбанской области и там укрепились лагерем. Между тем как у них происходило совещание, кого бы выбрать в полководцы, они получили известие, что римский патриций Тит Квинкций, отказавшийся от городской жизни и всех почетных должностей, занимается возделыванием земли в Тускуланской провинции. В прежнее время Квинкций с отличием служил в войске; но с тех пор как он охромел вследствие полученной в ногу раны и этим преградил себе дорогу к высшим государственным должностям, уединенная сельская жизнь заменила для него городскую. Услышав его имя, бунтовщики немедленно решили избрать его своим предводителем; но так как они почти не надеялись, что он добровольно примет на себя такую должность, то поручили отправленному за ним отряду в случае надобности употребить силу. На Квинкция напали ночью в его собственном доме и угрозами принудили согласиться. Таким образом, он, как второй Гец фон Берлихинген, решительно вопреки своему желанию повел мятежное войско по Аппиевой дороге к Риму. Они дошли бы до самых стен столицы, но у восьмого помильного столба остановились, потому что услышали, что Рим избрал Валерия Корва диктатором и что он уже выступил с армией против них. Как только оба войска очутились друг против друга и увидели родное оружие и родные знамена, общее раздражение уступило место мысли об отечестве. В то время, говорит Ливий, люди были еще не настолько храбры, чтобы проливать кровь своих сограждан, и не знали никаких войн, кроме внешних. Полководцы и солдаты с той и другой стороны желали покончить дело миром. Валерий, уже выступая в поход, решил употребить самые кроткие меры для восстановления дружеских отношений и теперь обратился к возмутившимся солдатам, которые еще в прошедшем году так доблестно сражались под его знаменами, с речью, в которой ласково просил их вспомнить о своей чести и оставить незаконный путь бунта. Он обещал явиться ходатаем за них перед сенатом и народом и гарантировал им, насколько это зависело от его личности, что преступление их останется безнаказанным. Войска так твердо верили в честность диктатора, что дали слово положить оружие и просили Валерия немедленно отправиться в Рим для того, чтобы добыть им прощение и удовлетворение нескольких справедливых требований. Все это было исполнено, и таким образом примирение состоялось. Между вышеупомянутыми удовлетворенными требованиями находились следующие: имя внесенного в списки солдата не может быть вычеркнуто без его согласия, ни один гражданин не имеет с этих пор права занимать в одно и то же время две должности или в течение десяти лет избираться вторично на должность, которую он уже однажды занимал; на будущее время должно быть дозволено избрание из сословия плебеев не только одного, но даже обоих консулов. Кроме того, народное собрание постановило запретить отныне всякую отдачу денег под лихвенные проценты.