В эти тревожные дни Даша, Лиза и я уехали на Кугульту. Вскоре мы были свидетелями посещения нашего хозяйства комиссаром из села Безопасного с группой парней, вооруженных винтовками. Комиссар предъявил отцу требование о передаче нашей земли, находящейся к югу от реки Кугульты, в ведение села Безопасного. Кроме того, потребовал инвентарь. Отец отказался, сославшись на то, что пока нет общего закона об отчуждении земли, инвентаря и скота. Комиссар пригрозил арестом. После долгих переговоров, комиссар удовлетворился взяткой и уехал со своими молодцами, пообещав, что вернется опять.

После этого отец решил отправить меня на Шангалу к двоюродным братьям и далее на Маныч, где пасся наш скот и табун лошадей. До Шангалы меня вез кучер, потом мы двинулись с Андреем Степаненко верхом на лошадях. Андрей был офицером и хотел пробраться в Добровольческую армию, двигаясь по-над Манычем на северо-запад. Выехали мы рано на рассвете и по холодку быстро продвигались в направлении села Дурноселовки. Ехать нужно было осторожно, чтобы не наскочить на красноармейские разъезды, которые стали изредка появляться даже в этих спокойных местах вдалеке от железной дороги. И думалось мне, что мой отъезд с Кугульты и теперь с Шангалы на Маныч является, собственно, побегом, чтоб скрыться от опасности. Какой опасности? Я — шестнадцатилетний гимназист — никакого преступления не совершил. Почему же мне нужно скрываться? И я вдруг ясно вспомнил слова дедушки Евсея Макарыча, который перед самой революцией, в 1916 году, часто говорил нам всем об очень трудной жизни, которая скоро наступит. Люди будут стараться, одевшись в лохмотья, скрывать свое прошлое, уходить туда, где их никто не знает. Будет голод. Жизнь человеческая потеряет свою ценность и людей будут уничтожать тысячами. И только седьмое поколение будет жить спокойно и хорошо. Дед был очень религиозным человеком и много читал Священное Писание.

И вот теперь я еду на Маныч, чтоб спрятаться. Мама, снаряжая меня в дорогу, старалась дать мне одежду похуже, чтоб я больше был похож на парня из села, чем на гимназиста. Я посмотрел на Андрея и заметил, что и он одет в истрепанную одежду. К вечеру мы были на хуторе, который арендовали для скота. В одной из комнат небольшой хаты жили пастухи, в другой — мой двоюродный брат Миша. Мы у него и расположились. На следующий день рано утром Андрей уехал в направлении Донской области.

Миша мне предложил поехать к соседям-калмыкам, которые жили в кибитках. Поднявшись на вершину кургана, он внимательно осмотрел степную равнину, на которой были разбросаны кибитки кочевников, и сказал: «Поедем вон в ту кибитку, там кончают варить араку и скоро соберутся калмыки-соседи». Из кибитки выходила тонкая струя светлого дыма. Не успели мы слезть с лошадей, как навстречу нам вышел хозяин и приветливо пригласил войти в кибитку. На середине стоял аппарат для перегона араки — спиртного напитка из кобыльего молока. Перед аппаратом стояло вырезанное из дерева изображение Будды. Старик-калмык, отец хозяина, сидел, скрестив ноги, перед этим изображением. Нас посадили на почетное место справа от него. Старику был подан котел со свежесваренной аракой. Зачерпнув ковшом из котла, он плеснул аракой на изображение Будды. Зачерпнув затем более полный ковш, он выпил несколько глотков, и передал ковш Мише. Отхлебнув, тот передал его мне. Поднеся ковш к губам, я почувствовал отвратительный запах и вкус неприятной жидкости. Миша шепнул, чтоб я непременно отпил несколько глотков, так как мой отказ будет оскорблением для хозяев. С большим отвращением я исполнил обряд. Ковш довольно быстро обходил круг. Напиток оказался очень крепким и гости заговорили громче и веселее. Я наловчился, омочив губы, делать вид, что пью.

Справа от меня сидел калмык, одетый лучше и чище остальных. Мы разговорились. Я заметил на нем пояс из чеканного серебра, ручной работы, и похвалил его. Калмык, улыбаясь, сказал: «Я вижу, вам очень нравится мой пояс. Возьмите его, я дарю его вам». «Не бери ни в коем случае» — шепнул мне Миша. Но калмык продолжал настаивать, и я с благодарностью принял пояс. Вернулись мы домой поздно, и Миша по дороге сказал: «Напрасно ты взял пояс, завтра калмык приедет и будет просить, чтоб ты ему что-нибудь дал». Действительно, мой новый кунак появился на следующий день с двумя друзьями и двумя четвертями араки. После угощения он сообщил, что ему очень понравилась рябая корова и гнедой конь в табуне. Миша сказал ему, что я слишком молод и не могу распоряжаться скотом. Калмык стал оспаривать свои права кунака и, когда Миша предложил, чтоб я возвратил ему пояс, категорически отказался его взять. Вскоре калмыки уехали. На следующий день пастух сообщил, что из табуна пропало несколько лошадей. Миша сразу догадался, что лошадей украл мой новый кунак, и организовал погоню. Лошадей нашли верстах в тридцати от нашего местожительства. «Никто не брал, лошади сам на кибитка прискакал» — обычное оправдание калмыков-воров.

Через несколько дней мы получили известие, что арестован отец и что на хозяйствах очень неспокойно. Комиссары с отрядами Красной армии бесчинствуют в хозяйствах, владельцы разбегаются и многие из них находятся у Переверзевых на реке Ягурке. Там мы нашли Кордубанов, Озеровых и других, бежавших из своих владений, встретили Дашу и Лизу. Даша подтвердила, что отец арестован и что мать поехала в село Терновское, где он находится в тюрьме. Я решил ехать на Кугульту. Павел Архипович Кордубан тоже решил ехать домой на Битюк. Он путешествовал на можаре, запряженной двумя верблюдами. Мы двинулись в путь, привязав мою верховую лошадь сзади можары.

Дома я застал несколько человек рабочих, в большинстве чехов (из военнопленных), и кухарку. Старшим был чех Иосиф, он стал у нас ключником, после того как Михаила Черникова забрали в армию. Иосиф ничего не знал об отце, но сказал, что мать, взяв деньги, поехала его выручать. Кухарка приготовила поесть и позвала меня к столу. Иосиф поставил наблюдательные посты из рабочих, а сам остался во дворе. Лошадь была привязана перед входом в столовую. Все эти предосторожности были приняты потому, что вблизи находились разъезды Красной армии. Не успел я закончить еду, как вбежал Иосиф с криком: «Пан, скачите прочь, красные близко!» Вскочив на лошадь, я увидел, как несколько всадников быстро приближаются к нашему дому со стороны реки. Я поскакал по направлению к Битюку, но выехав из хозяйства, увидел другую группу всадников, которые на рысях шли по бугру, пересекая мне дорогу. Я резко взял влево и поскакал к оврагу, который расходился тремя рукавами. Я вскочил в средний рукав и через некоторое время был далеко в стороне от всадников, остановившихся перед главным рукавом оврага. Преследовать меня они не могли, так как я уходил влево, а овраг, преграждавший им путь, отходил вправо. Я свернул на Битюк и поехал к Якову Борисовичу Жадану. Он только что получил известие, что отец освобожден из тюрьмы и скоро должен приехать домой.

В начале лета 1918 года Ставрополь был занят Добровольческой армией, но, хотя она и контролировала часть Ставропольской губернии, опасность налетов красноармейских разъездов оставалась. Решено было двигаться в Ставрополь. У меня была переэкзаменовка по немецкому языку, и я принялся за занятия, которые шли успешно до 8 июля. В этот день уже с утра был слышен бой на южной окраине города. С нашей Мавринской улицы бой между Белой армией, защищавшей город, и Красной армией, наступавшей на Ставрополь, был хорошо виден. Я несколько раз прерывал свои занятия и наблюдал за боем. Я думал о скитаниях по степям, об аресте отца с угрозой расстрела, обо всех трудностях, пережитых нашей семьей, родственниками и друзьями. Могу ли я спокойно заниматься, когда в этом бою гибнут люди, защищая мою жизнь и жизни мирных жителей города? Я сложил книги, оделся и сказал Марии Павловне, что ухожу записываться добровольцем в Белую армию. Комиссия Третьего ставропольского офицерского полка помещалась в Ольгинской гимназии за квартал от нашей Мавринской улицы.

Комиссия приняла меня добровольцем; правда, я сказал, что мне 17 лет. Мне сразу выдали обмундирование и винтовку. Среди новых добровольцев я встретил Павла Бедрика, с которым мы до осени не расставались в походах и боях. Добровольцев вызвали на двор, показали, как обращаться с винтовкой, и вкратце объяснили, как рассыпаться в цепь и другие построения, необходимые в бою. Узнав, что я записался добровольцем, под вечер пришла Даша. Она что-то принесла мне и, как старшая, старалась напутствовать. Но вскоре всех вызвали строиться с вещами на дворе. Перед строем вышел офицер и сообщил, что мы должны ехать на фронт, так как там необходимо подкрепление. Нас усадили на подводы и повезли в южном направлении. К полуночи мы прибыли в станицу Елизаветинскую. Прибывшее пополнение тотчас же распределили по ротам.