(I; 2) Но Басилио решается сделать опыт и проверить предсказания звезд. Он приказывает воспитателю Сехисмундо, Клотальдо, усыпить принца сонным питьем, и в таком виде перенести его во дворец, где ему будет объявлено, что он законный властитель царства. Если он окажется разумным и полным самообладанья, царство в его руках. Если он явит себя своевольным и преступным, его снова усыпят, и перенесут в тюрьму, и Клотальдо скажет ему, что это был только сон. Судьба его предначертана. Отдашься бешенству страстей, будешь рабом; выкажешь самообладание, будешь властителем. Невыразимой прелести и глубокого символизма полна та сцена, где Сехисмундо, привыкший к стенам своей тесной тюрьмы, видит себя во дворце. Он в этих царственных палатах, в парче, среди покорных слуг, ему гремит музыка. Вкруг него все толпятся, он герой, он центр, он празднует праздник утра, для него расцветут лучшие цветы. Но он печален. Он говорит:
То, что в душевной глубине Меня заботит, не исчезнет От звука этих голосов. Лишь грому музыки военной Мой дух всегда внимать готов. (II; 3) В его душе уже готов мятеж, и он вспыхивает от первых же слов Клотальдо, возвещающего ему, что он наследный принц. Как, он властитель, в его жилах течет царская кровь, и его держали в тюрьме? Он был в небытии, когда его душа безмерна, как горизонт? В бешенстве он готов убить Клотальдо, но тот уходит, бросая ему предупреждение: Ты дерзновеньем ослеплен, Не чувствуя, что в это время Ты только спишь и видишь сон. Появляется герцог Московии, Астольфо, и Сехисмундо его оскорбляет. Появляется инфанта Эстрелья, и он тотчас же в нее влюблен. Возникает сцена вражды, так как Эстрелья невеста Астольфо, – и слуга, осмелившийся впутаться в эту сцену, немедленно испытав на себе темперамент Сехисмундо, полетел в воду через балкон. Все это так быстро, быстро, и все это так естественно. Когда вслед за этим появляется Басилио, между ним и Сехисмундо возникает достопримечательный разговор. Это диалог между Царем и Принцем, между Отцом и Сыном, между Властителем Небес и Земножителем, между Первоосновой Мира и Человеческой Личностью. Басилио. Мне больно, принц, что в час, когда я Был так тебя увидеть рад, Когда я думал, что усильем Влиянье звезд ты победил, Мне больно, принц, что в первый час твой Ты преступленье совершил. Ты в гневе совершил убийство. Так как же мне тебя обнять? . . . . . . . . . . . . . . . Я ухожу. Сехисмундо. Я без объятий Отлично обойтись могу, Как обходился до сегодня. Ты, как жестокому врагу, Являл мне гнев неумолимый… И, как чудовище, терзал, И умертвить меня старался: Так что ж мне в том, что ты сказал? Что в том, что ты обнять не хочешь? Я человеком быть хочу, А ты стоишь мне на дороге. . . . . . . . . . . . . . . . Благодарить тебя? За что? Тиран моей свободной воли, Раз ты старик, и одряхлел. Что ты даешь мне, умирая, Как не законный мой удел? Он мой. И если ты отец мой, И ты мой царь, – пойми, тиран, Весь этот яркий блеск величья Самой природою мне дан. Так если я наследник царства, В том не обязан я тебе, И требовать могу отчета, Зачем я предан был борьбе, Зачем свободу, жизнь, и почесть Я узнаю лишь в этот миг. Ты мне признательным быть должен, Как неоплатный мой должник. Басилио уходит со словами: Ты варвар дерзостный. Свершилось, Что небо свыше предрекло. Его в свидетели зову я, Ты гордый, возлюбивший зло. Но пусть теперь узнал ты правду Происхожденья своего, И пусть теперь ты там, где выше Себя не видишь никого, Заметь, что ныне говорю я: Смирись, живи, других любя, Быть может ты лишь спишь и грезишь, Хотя неспящим зришь себя. Но Сехисмундо, постигший свою личность, как свободное «я», восклицает: Быть может я лишь сплю и грежу, Хотя себя неспящим зрю? Не сплю: я четко осязаю, Чем был, чем стал, что говорю. И ты раскаиваться можешь, Но тщетно будешь сожалеть, Я знаю, кто я, ты не в силах, – Хотя бы горько стал скорбеть, – То возвратить, что я родился, Наследник этого венца; И если я в тюрьме был раньше И там терзался без конца, Так потому лишь, что, безвестный. Не знал я, кто я; а теперь Я знаю, кто я, знаю, знаю: Я человек и полузверь. (II; 6) Вступив на путь своевольства, Сехисмундо продолжает начатое так же неизбежно, как поспешно. Он влюбляется в другую женщину, Росауру, и готов посягнуть на нее, несмотря на ее протесты. Клотальдо, заступающийся за нее, снова едва не лишается жизни, которую ему спасает Астольфо, обнаживший шпагу и вступивший в единоборство с Сехисмундо. Это единоборство устранено появлением Басилио, Сехисмундо бросает бесполезную угрозу, его обманно усыпляют, и вот он снова в тюрьме. Путь страсти, взятой в ее стихийном бешенстве, как путь от вершины горы до ее основания. Быстро промелькнут цветы на уклонах, и вот ты уже внизу, и ты разбит. Да, так все это был только сон. И утро, и сила, и власть, и созвучия, и сладость любви, и счастье свободы, все было мечта, сновиденье. Последний луч только светит – желанный лик. Я был царем, я всем владел, И всем я мстил неумолимо; Лишь женщину одну любил… И думаю, то было правдой: Вот, все прошло, я все забыл, И только это не проходит. (III; 18)
Клотальдо объясняет принцу, что все это был только сон, навеянный их разговором о том, что царственный орел – владыка птиц. Но и во сне, говорит он, ты должен был бы отнестись ко мне иначе. Тебя я воспитал с любовью, Учил тебя по мере сил. И знай, добро живет вовеки, Хоть ты его во сне свершил. |
