Фридрих Трупе вспоминал о возбуждении, охватившем его небольшой городок в горах Гарц в месяцы и годы после прихода к власти нацистов, и энтузиазм, особо направленный на мобилизацию молодежи. «Вы должны служить обществу, — подчеркивалось в призывах «Гитлерюгенда». — Жить одной жизнью с товарищами, быть сильным и готовым сражаться, преисполниться внутренней решимостью совершить великие поступки». Захваченный водоворотом эмоций, Групе со всем пылом следовал по пути, проложенному для большинства молодежи Германии: «Гитлерюгенд», Служба труда, вермахт. В апреле 1937 года он перешел из «Гитлерюгенда» в РАД, и полученный там опыт хорошо подготовил его к армейской службе: «Работа и жизнь в лагере [Службы труда] физически и психологически труднее, чем мы себе представляли. Рано утром, в 4 часа, мы встаем и отправляемся на длинный кросс и утреннюю зарядку, потом умывание, завтрак, церемония поднятия флага, а к 5 часам утра мы уже в рабочих спецовках маршируем с лопатой на плече к месту работы».
Подобным же образом перешел из «Гитлерюгенда» в Службу труда и Карл Фухс, описавший в своем письме к родителям похожую картину утомительного полувоенного распорядка дня:
«Каждое утро нам приходится вставать в пять часов. После подъема у нас есть пятнадцать минут на утреннюю гимнастику. За полтора часа я должен умыться, одеться и привести в порядок свое место. Мне очень трудно заправлять соломенный тюфяк так, как это положено делать в армии. Если постель заправлена неправильно, старший офицер просто сбрасывает ее на пол, и приходится начинать все сначала….
После приборки казармы мы получаем плотный завтрак из ржаного хлеба и кофе. В 6:30 начинается строевая подготовка. Она обычно продолжается до 9 часов… С 9 до 10 часов у нас идут классные занятия. После этого — второй завтрак и перекур. С 10:30 до 13:00 — снова строевая подготовка… Потом наступает время обеда. С 14:00 до 15:00 мы заняты уборкой территории… С 15:00 до 16:30 мы занимаемся физподгоговкой (в основном это пробежки по лесу), а потом наш день завершается новыми классными занятиями и пением. Ужин в 19:00».
Как показали и Групе, и Фухс, повседневная жизнь в Службе труда имела явно военизированный характер и была направлена не только на элементарную военную подготовку и развитие физической выносливости, но также и на воспитание характера, товарищества и сплоченности. Групе приводит доказательства идеализма, который пробудил во многих молодых немцах этот интенсивный процесс социализации, отмечая в своем дневнике в 1937 году:
«Это сообщество рабочих людей по-своему уникально. Мы, представители всех слоев общества, собрались здесь вместе, чтобы тяжким трудом добиться от почвы более обильного урожая…
Несмотря ни на что, возможно благодаря совместно переносимым тяготам, среди нас быстро росло чувство товарищества… Мы испытываем здесь то чувство, которое мы понимаем под национальным единением. И мы приводим в действие нашу идею национал-социализма: мы все едины в служении своему народу, никого не спрашивают о происхождении или классовой принадлежности, богат он или беден… Снобизм, классовое сознание, зависть и леность остаются в прошлом. Именно таков путь от «я» до «мы».
Учитывая тяжелый труд, а также интенсивную физическую и строевую подготовку, неудивительно, что, когда десятки тысяч молодых людей, прошедших через «Гитлерюгенд» и РАД, хлынули в учебные центры вермахта, они были, как правило, лучше подготовлены к тому, что ожидало их в дальнейшем, нежели их сверстники в Великобритании или США. Тем не менее интенсивность и реализм обучения, с которыми они сталкивались, нередко заставали врасплох даже самых подготовленных из них. «Они сразу же взялись за нас, — писал Зигфрид Кнаппе о своих военных инструкторах по строевой подготовке, — и дали нам понять, что, несмотря на опыт Службы труда, мы не умели не только маршировать, но и ходить. Потом они начали по-своему учить нас. Признать, что нас чему-то научили в РАД, было ниже их достоинства».
Интенсивность обучения произвела впечатление и на Мартина Пеппеля, за плечами которого были и «Гитлерюгенд», и РАД. «Гауптфельдфебель Цирах с толстым журналом взысканий… безраздельно властвовал над нами, — вспоминал Пеппель. — Всякий раз, когда он смотрел на нас, мы начинали дрожать… Обучение велось невероятно жестко, но в основном справедливо. Время пролетало быстро хотя бы из-за того, что тяжелая муштра с утра до ночи не оставляла нам времени для раздумий». Положение ничуть не улучшилось и после того, как Пеппель перешел от начальной подготовки к более углубленному обучению.
«Учеба продолжалась с не меньшим упорством. Например, мы проделывали марш на 25 километров в полном снаряжении и с радиостанцией… За ним следовали ночные упражнения, включавшие ориентирование на местности на скорость с помощью схем местности и призматического компаса…
В августе нас отправили на полигон Вильдфлекен. Марши, занятия, ночные тревоги, стрельбы и обучение работе с радиостанцией — все это было еще хуже, чем прежде. Каждый день мы валились в койки в полном изнеможении. Позднее, на фронте, мы снова и снова понимали, сколько пользы нам принесло это обучение. Тяжело в учении — легко в бою. Эта азбучная истина не раз находила подтверждение. Но тогда мы этого еще не знали, поэтому ругались на чем свет стоит по любому поводу… Однако в конечном итоге эта суровая подготовка дала результат… После того как наше обучение на полигоне закончилось, я навсегда запомнил одну из наших поговорок об этом проклятом месте: Lieber den ganzen Arsch voller Zwecken, alsvierzehn Tage Wildflecken (Лучше полный зад гвоздей, чем две недели в Вильдфлекене)».
Карл Фухс, еще один юноша, прошедший через «Гитлерюгенд» и РАД, писал своему отцу: «Мы должны учиться и тренироваться, пока не овладеем всеми навыками в совершенстве. Пехотная подготовка уже почти завершена, и через восемь недель мы должны быть готовы к бою… Подготовка ведется с невероятной интенсивностью, и времени на отдых нет ни у кого». Тем не менее Фухс утверждал, и, пожалуй, в этом можно увидеть важность предшествующей идеологической подготовки: «Все мы стремимся добиться успеха, и никто не жалуется». Напротив, Ги Сайер, будучи уроженцем Эльзаса и, соответственно, новичком в таких вещах, был ошеломлен по прибытии в учебный центр в Польше в сентябре 1942 года. «Едва я успел бросить свою котомку на облюбованную деревянную койку, как нам приказали вернуться во двор, — рассказывает он. — Было около двух часов пополудни, а… в последний раз мы ели накануне вечером, когда выдали ржаной хлеб, творог и джем… Должно быть, этот приказ был связан с обедом». Однако, к своему огорчению, Сайер выяснил, что в списке приоритетов их нового инструктора еда стояла на последнем месте: «Фельдфебель, одетый в свитер, с ироничным видом предлагает нам поплавать вместе с ним… Он заставляет нас бодрым шагом идти за ним около километра к небольшому пруду с песчаными берегами… Фельдфебель… приказывает нам раздеться… первым бросается в воду и жестом приказывает следовать за ним. Температура воздуха — градусов пять, а вода… очень холодная». Вот уж теперь-то, считал Сайер, их накормят. И вновь его ждало разочарование: «Мы бегом догоняем командира на полпути к огромному зданию, в котором нам предстоит жить. Мы все безумно голодны… Молодой… гигант обращается к одному из унтеров, буквально пожирая его взглядом: «Нас когда-нибудь покормят?» — «Обед в одиннадцать часов! — крикнул в ответ унтер. — Вы опоздали на три часа! В колонну по три — становись! Пора на стрельбище».
Значит, нужно идти на стрельбище. Это еще несколько километров. «Там было не меньше тысячи человек, и стрельба шла без перерыва, — отмечает Сайер. — Приближается ночь. Все голодны как волки. Мы выходим со стрельбища с винтовками на плече… Мы маршируем по узкой дороге, покрытой гравием, и она совсем не похожа на ту дорогу, по которой мы пришли. В результате оказалось, что для возвращения нам придется быстрым шагом и с песнями пройти километров шесть… В перерывах между песнями я успеваю взглянуть на запыхавшихся товарищей и замечаю на их лицах беспокойство. Поскольку я совершенно ничего не понимаю… один из них шепчет: «Время…» Боже правый! Я начинаю понимать… Мы пропустили ужин. Весь отряд это понимает, и мы ускоряем шаг. Может быть, нам что-нибудь оставили. Мы цепляемся за эту надежду».
