Тогда Ганька бросился к Луке, схватил его за винтовку:

— Не надо, Лука! Не дам я тебе убивать их. Разве не видишь, что они винтовки бросили?

Пришедший в себя Каргин тоже закричал Луке:

— Убить вы нас успеете. Никуда мы не денемся. А сейчас нам Семена давай. Мы ему все объясним. А там ваше дело — казнить или миловать.

Остывая от ярости, Лука поставил винтовку к ноге, криво усмехнулся:

— Ну, молите бога за Ганьку, господа заграничники! Навел бы я вам суд, кабы не он. Что это сдаваться-то позвало?

— Зовите Семена. Тогда все узнаете.

— Где, Ганька, Семен?

— Дома. Пошел чай пить.

— Собери-ка ты эти белобандитские пукалки, — показал Лука на винтовки, — да сбегай за Семеном. Этих залетных коршунов я покараулю…

Был Лука горяч, да отходчив. Когда Ганька ушел за Семеном, он усадил Каргина с Большаком в передний угол, а сам сел на стул у порога. Оглядев их с ног до головы, беззлобно сообщил:

— Тебя, паря Каргин, все равно хлопнем. Зря ты явился. Не миновать тебе расстрела. Шибко уж ты насолил нам. Егора еще может и пожалеем, а у тебя один конец — пуля в лоб.

Большак заметно повеселел от его слов и даже отодвинулся от Каргина. А Каргин помрачнел, насупился и, не отвечая ему, думал: «Убьют, должно быть. Если все так настроены, как Лукашка, дела мои швах. Пощады от таких не дождешься». Там, за границей, ему казалось, что стоит вернуться и все рассказать про себя, про Кайгородова и Рысакова, и вина его будет искуплена. Но, судя по всему, ничем их не проймешь, добрым для них не сделаешься.

«Лукашка — этот только орет. А вот Семен — тот орать не станет. Если и у него такое же настроение — на месте ухлопает. Взять, пока не поздно, убить Лукашку и уехать куда глаза глядят». — И он осторожно ощупал за пазухой револьвер, размышляя, не выхватить ли его, не выстрелить ли в эту противную рожу ничего не подозревающего Лукашки.

Егор, словно заподозрив что-то, покосился на него и стал доставать из кармана шинели китайские сигаретки в яркой упаковке. Каргин в свою очередь гневно посмотрел на Егора и провел рукой по губам, приказывая помолчать. Тот чуть заметно кивнул головой в знак согласия, а сам повернулся к Луке, протянул ему пачку с сигаретками:

— Закури, Лука, заграничных. Душистые, паря.

— Давай, давай… Покурим китайских, сравним их с нашей зеленухой. А ты, Каргин, чего не закуриваешь? Все здоровью навредить боишься? Этого тебе бояться теперь не к чему. Дело твое ясное — здоров, а помрешь еще до зимы.

— Значит, меня определенно стукнут? — спросил, зло усмехаясь, Каргин и сунул руку за пазуху. У Егора перекосило от страха рот, а Лука спокойно разглагольствовал:

— Конечно, стукнут. Я вот теперь отошел. И пока я трезвый, ты меня можешь не бояться. Не убью. А вот когда выпью — не поручусь за себя. Власти могут тебя и помиловать, у нас ведь ДВР. В городах, говорят, даже купцам и фабрикантам ничего плохого не делают.

— Им что же, разрешают торговать и хозяйничать?

— Разрешают. Куда же денешься, раз у нас «буфер». Живут пока вольготно…

В комнату стремительно вошел Семен, одетый в синие галифе и зеленую стеганку, с наганом на боку. Каргин и Большак вскочили на ноги, бросили руки по швам.

— Ну, с чем пожаловали, господа белобандиты? — глянул он на Каргина пристально и зло.

— С покорной головой явились.

— Сейчас отправлю вас в Завод. Пусть что хотят, то и делают с вами. Только мы о вас доброго слова не скажем. Понятно?

— Понятно, — вздохнул Каргин. — Хорошего я для себя и не жду. А появился я здесь из-за тебя. Иначе бы жил и жил за границей.

— Из-за меня? Это отчего же?

— Нам приказали тебя убить. А мы с Егором сказали себе, что лучше сами пропадем, а тебя убивать и не подумаем.

— Ну, спасибо! — усмехнулся Семен. — А чем вы докажете, что вас меня убить послали?

— Доказать, Семен, это просто. В Услонском лесу мы Кузьму Полякова пристрелили. Он был с нами и хотел во что бы то ни стало с тобой разделаться. Не убей мы его, он бы нас зарубил.

— Кому же это понадобилось убивать меня?

— Союзу казаков Дальнего Востока. Слыхал о таком?

— Слыхал, как же… Ну, так вот что. Ни единому вашему слову я не верю, этим меня не купите. Знаю я вас, благородных. Наговорите с три короба, а только не разжалобите, не задобрите. Ученые мы теперь… Лука! Садись, брат, на коня да кликни с десяток партизан. Поедем смотреть, где они унгерновца своротили.

Лука ушел. В сельревкоме остались Семен с Ганькой и Каргин с Большаком. Семен старался не глядеть на них и не разговаривать. Ни одного доброго чувства не шевельнулось у него к Каргину. Он ему не верил и по-прежнему считал врагом.

Когда Семен, повернувшись спиной, рылся в шкафу с делами, Каргин долго наблюдал за ним, потом окликнул:

— Семен!

— Ну, что еще?

— Возьми у меня револьвер. — И он подал ему рукояткой вперед свой наган. — Обыскать меня Лука с Гавриилом забыли и сам про него забыл. Теперь вот вспомнил. Бери.

Семен молча взял у него револьвер, проверил — заряжен ли, и сунул его к себе в карман. Заложив левую руку за ремень, которым был подпоясан, он походил по комнате, потом уселся на подоконник.

— Никак я не думал, что ты одним из первых домой пожалуешь! На что же ты надеялся?

— Ни на что не надеялся. Просто оказался в таком переплете, что ничего другого не оставалось, — ответил Каргин и принялся было рассказывать про Кайгородова, но Семен оборвал его:

— Расскажешь все начальнику госполитохраны. Мне тебя слушать сейчас некогда, вон уже партизаны едут.

Когда партизаны собрались. Семен сказал им:

— Никому не говорите, что Каргин и Большак вернулись. Ты, Ганька, тоже помалкивай. Особенно не распространяйтесь о том, что они Кузьку пришили. Тут еще много дела будет…

В сумерки накрытого брезентом Полякова на телеге привезли в поселок ездившие за ним партизаны. Семен осмотрел его и приказал положить в ледник на бугре за поселком, в котором держали до приезда властей всех, кто кончал собой или умирал насильственной смертью. К леднику выставили охрану. Потом Каргина и Большака усадили в запряженную парой лошадей телегу и под конвоем Семена и еще четверых партизан повезли в Завод.

За кучера в телеге сидел Лука. Всю дорогу он вязался к своим невольным пассажирам с расспросами и разговорами.

— Помнишь, Каргин, как мы вам всыпали в Большом Зерентуе? — спрашивал он. — Вы ведь тогда от нас в одних кальсонах драпали.

— Было и такое, — нехотя согласился Каргин, а Егор охотно подтвердил:

— Я как есть в одних подштанниках десять верст удирал. Сунул ноги в валенки и — на коня. Хорошо, что большого мороза не было, а то бы обморозился.

— Да, побегали вы от нас, — удовлетворенно констатировал Лука, — трусы вы оказались отменные. Что, Каргин, молчишь? Нечем крыть?

— Оно ведь и по-другому бывало. Случалось, и вы от нас без штанов удирали. Вспомни-ка про Солонцы!..

— Гляди ты, что вспомнил! Солонцы… Там, верно, получилась паника. Врасплох вы на нас насели… А как вы в бакалейках-то жили? Однако и погуляли же. Вина там, хоть залейся. Эх, мне бы туда на недельку закатиться! Так бы погулял, что и на том свете с удовольствием бы вспомнил… Вы случайно вина с собой не захватили?

— У меня два банчка спирту с собой было, — сознался Егор.

— Ну, если все для вас хорошо кончится, мы этот спирт с тобой разопьем. Уж мы за твой счет нарежемся. Только когда подвыпьем, прячься от меня. Это я тебе заранее говорю…

Нагнавший телегу Семен, услыхав слова Луки, строго прикрикнул:

— Прекрати разговоры! Ты не на свадьбу с ними едешь. Нечего язык распускать, в родню к ним набиваться.

— А ты мне не указывай! — огрызнулся Лука. — Я не маленький, сам все знаю. Лишнего не говорю, а молчком ехать совесть не позволяет.

Каргин горько рассмеялся про себя. С Лукой, который хотел его убить и наговорил ему всяких ужасов, чувствовал он себя более просто, чем со сдержанным и непримиримым Семеном, от которого так и разило холодом.