Как же получилось, что мать ни разу не водила их отведать лежавшей на земле безмолвной дыни, которая только и ждет, чтобы от нее откусили кусочек? Шакаленок вполне мог обидеться на мать-шакалиху, не зная, что дыни созревают лишь осенью, а он и брат его родились среди зимы, росли весной и летом. Мать, учившая их охотиться, сама еще не видела в этом году созревшей дыни.

Насытившись, Черныш привстал было, однако резкая боль в лапе напомнила ему о грохоте выстрела — ведь именно в ту минуту лапы его обожгло, будто он наступил на тлеющие угли подернутого пеплом костра. А когда он бежал, задняя лапа все время отставала. Черныш вылизал то место, где все болело, и боль немного затихАа, наверное, это была всего лишь царапина. Нужно было уходить... Куда? В какой стороне остались спасительные заросли джиды? Если бы лапа совсем перестала болеть, он каждый день приходил бы сюда есть вот эти, похожие на головы бесчисленного стада баранов, душистые дыни, которые даже попыток не делают удрать или вырваться.

Черныш не знал, в какой стороне искать материнское логово, но понимал, что здесь оставаться опасно. Скоро, бросая на все багровые отблески, поднимется с земли еще одно круглое и яркое существо, похожее на вчерашнее. Вслед за ним придут люди вместе со своими животными. И сороки-сплетницы появятся откуда ни возьмись, чтобы возвестить всему миру: «Видим шакала! Видим шакала! Осторожно, шака-ал!»

Прихрамывая, Черныш побежал вдоль одной из грядок. Не успел он достичь конца бахчи, как услышал мерный тяжелый гул. Шакаленок растянулся на земле, припал к ней ухом: в звуке этом было что-то знакомое. Припадая на больную ногу, Черныш осторожно двинулся вперед. Гул становился все громче. Знакомый запах: вода! Много воды. Так много, что она кажется бесконечной. Черныш давно знал, что у воды много голосов, совсем разных; вовсе не схожих между собой. У каждого арыка — своя песенка. Иногда вода журчит, иногда звенит, а здесь она гулко рокочет, возвещая о своей мощи.

Эту Большую Воду Черныш видел не однажды вместе с братом и матерью.

Растянувшись на холмике, шакаленок долго лежал возле воды, боль в ноге постепенно утихла, глаза сами собой начали слипаться. Но могучий инстинкт поднял шакаленка с земли: здесь оставаться нельзя, опасно, нужно укрыться, пока не наступил рассвет, нужно во что бы то ни стало отыскать спасительные заросли, так часто укрывавшие их с матерью-шакалихой после изнурительной погони, свирепого собачьего лая.

Шакаленок огляделся: в темноте неподалеку от воды он увидел высокий дом, похожий на те, что стояли в селе. А ведь он уже готов был счесть этот берег Большой Воды и бахчу своими владениями. Чернеющий поблизости дом нагнал на шакаленка тоску. Если к тому же во дворе там живут сторожа-собаки, то забредшему в эти места хромому шакаленку не позавидуешь. Зато если собак нет, Черныш каждый вечер будет приходить на бахчу — не нужно ему другой охоты! — и досыта наедаться сочными дынями. Сегодня, когда он вгрызался зубами в душистую мякоть, дыня чуточку отодвинулась и ударилась о другую. Неожиданный звук испугал шакаленка. Теперь он будет осторожнее, чтобы дыни, рассердившись, не наскакивали одна на другую, не вырывались из его лап.

Черныш тихо, тоскливо завыл и прислушался: ни одна собака не ответила ему лаем. Он завыл поза-ливистее — опять ни звука в ответ. Убедившись, что собак в высоком доме нет, Черныш, прихрамывая, побежал туда.

Глупый шакаленок принял за высокий дом баржу, а Большой Водой была река Амударья. Когда Черныш подкрался совсем близко к барже, в нос ему ударил уже знакомый сладкий запах дыни, заглушил, растворил в себе остальные запахи и помешал понять, кто же еще есть на барже. Ну да ладно, остальное можно просто разглядеть...

Шакаленок прохаживался по берегу реки, не спуская глаз с баржи. Он увидел ящики, бочку и целую гору дынь. Казалось, зрение его с каждой секундой становилось все острее, но многого он уяснить не мог.

Почему дом этот ушел в воду и стоит распахнутый настежь? Обычно и дом, и сарай, не говоря уж о курятнике, прикрывают все то, что в себя вобрали. Этот же будто напоказ выставил свое добро. И Чернышу очень захотелось забраться на баржу.

Но как быть: пройти по широкой доске, которая соединяет баржу с берегом, или просто прыгнуть? Конечно прыгнуть. Нельзя доверить жизнь свою какой-то доске с подозрительным запахом, надо полагаться лишь на собственные ноги и силу. Шакаленок забыл про больную ногу, прыгнул на баржу, но через мгновение барахтался в воде — перемахнуть через нее не удалось.

Черныш вплавь вернулся к берегу и лег, выбрав местечко потемнее; тень чуточку напоминала заросли кустарника. Так он лежал, съежившись на песке, ежеминутно ожидал людские голоса, грохот, и в то же время надеясь, что тень укутала его и сделала неприметным. Боль в лапе, какую он испытал при неудачном прыжке, напомнила об осторожности, однако лапа после купания стала болеть меньше, и это успокоило Черныша. Тихий шелест и ропот волн, бившихся о берег, тишина на барже действовали успокаивающе. Черныш снова поднялся, подошел к доске, соединявшей баржу с берегом, и долго, придирчиво ее обнюхивал. Потом, мягко ступая, поднялся на баржу.

Черныш не обратил внимания на дым — он уже знал, что это такое, и к тому же был сыт, но нагроможденные один на другой ящики он долго обнюхивал. Фу, как невкусно! Еще бы, ведь в ящиках было стекло, гвозди, разные болты и задвижки. Ни курицы, ни суслика.

Шакаленок перешел на другой борт, обнюхал бревна и доски. Ему особенно понравилось, что под досками было много пустых мест: будто кто-то устроил себе одно логово, другое, третье и вдруг ушел, покинув их. Шакаленок выбрал себе местечко между ящиками и досками — ему пришелся по душе этот уголок, где его не сможет достать даже ветер.

Черныш залег в новом своем логове и задремал. Нервы его были вконец утомлены болью в лапе, грохотом неожиданного выстрела, всеми мучениями, какие пришлось перетерпеть днем. Теперь он готов был до следующей темноты лежать в найденном убежище, да и вообще возвращаться сюда, как в родное логово, после каждой охоты. Мог ли знать шакал, что баржа принадлежит людям, что утром подойдет катер, подцепит ее и потащит по воде в сторону городка, раскинувшегося далеко в пустыне. Для шакала и баржа, и дыни — все представлялось его добычей. И он спокойно спал в новых своих владениях.

Когда баржа дрогнула, шакаленок открыл глаза: ему показалось, что это мать или брат толкают его во сне. Он поднял голову, огляделся по сторонам, увидел светлое пятно — вход в убежище. Лапа ныла, но не так сильно, как вчера, а вот кто толкнул его, шакаленок не понял и встревожился. Хотя он был убежден, что возле его логова никого нет, он на всякий случай понюхал воздух. Знакомый запах! Страшный запах... Человек!

Черныш подполз к выходу. Снаружи было совсем светло — снова яркий день настиг его неожиданно и вдали от родных зарослей.

Первым, что он увидел, были ползущие барханы и кусты. Они двигались как живые, и Черныш, полный страха и удивления, следил за ними округлившимися глазами. Движение воды было знакомо ему и прежде, видывал он и ползущие по небу облака, но движение кустов и барханов так его поразило, что он забыл про запах человека и несколько часов лежал неподвижно, пытаясь, должно быть, уловить момент, когда барханы устанут.

А они проплывали мимо, торжественно и важно — откуда было догадаться шакаленку, что его обманывают собственные глаза? Еще его очень удивило, что Большая Вода уменьшилась; а он просто спал в то время, когда тащивший баржу катер вышел из реки в Каракумский канал. Не знал Черныш и о том, что еще до отхода катера на баржу сели два человека. Однако звук голосов вынудил шакаленка отвести ошеломленный взгляд от движущихся песчаных барханов и насторожить слух. Он наполовину выбрался из своего убежища и увидел двух людей, которые громко разговаривали, завтракая на борту баржи. Увидел — и мгновенно шмыгнул обратно. В человеке с лихо закрученными, черными, как лакированные ботинки, усами шакаленок узнал хозяина украденной курицы.