– Пойдешь к нам? – после некоторого молчания обратился Рыжик к Дуне.

Та молчала, низко опустив голову.

– Пойдешь? – повторил Санька, но, не получив ответа, принялся уговаривать: – Пойдем!.. У нас тебе хорошо будет… У мамы теперь много работы есть… Ты помогать будешь… Идем, а?..

Дуня наконец подняла на него синие грустные глаза и, к величайшему удовольствию Рыжика, улыбнулась.

– А ты меня в воду не бросишь? – вдруг спросила Дуня.

– За что я тебя брошу?.. Разве можно тебя в воду бросать, глупенькая? Ведь ты сирота… Тебя обижать нельзя…

– А почему меня дядя обижает? – тихо спросила Дуня.

– Дядя почему обижает?.. – переспросил Санька и задумался, не зная, что сказать и чем утешить свою подругу.

В это время промелькнула мимо окон серая шинель Андрея-воина. Дуня от страха съежилась в комочек.

– Дяденька идут… – прошептала она, невольно прячась за спину Рыжика.

В сенях послышались тяжелые шаги, а вслед за тем в дверях хаты показался Андрей-воин. Он был страшно разозлен.

Небритый острый подбородок его вздрагивал, серые бачки тряслись. В руке он держал толстую суковатую палку.

– Я вам, чертенятам, сейчас покажу, как обманывать меня! – крикнул старик и стукнул палкой об пол. – А с тебя, – продолжал он, обращаясь к Дуне, – всю шкуру сдеру…

Старик еще раз стукнул палкой и с яростью бросился к детям. Но не успел он переступить порог, как на него вдруг заворчал Мойпес, который до того мирно лежал на полу в своей любимой позе.

– Ну, ну… Ты посмей только! – упавшим голосом сказал собаке старик и слегка пригрозил ей палкой.

Но едва только он это сделал, как Мойпес поднялся на ноги, ощетинился и так зарычал, что старый солдат невольно попятился назад.

– Ах ты, окаянный пес, чтобы тебе сдохнуть! – пробормотал растерявшийся «воин».

Рыжик залился смехом.

– Вот так собака у меня… Ай да Мойпес!.. – восхищался поведением пса Санька.

– Послушай, ты, рыжий чертенок, убери свою подлую собаку, а не то рассержусь… – проговорил старик, размахивая палкой.

– Сердись, дяденька, сердись! – сквозь смех сказал Рыжик и обернулся к Дуне: – Пойдем, Дуня… сюда, в окно…

– Я боюсь… – прошептала девочка.

– Не бойся, Мойпес его не допустит… Пойдем, я своей маме расскажу, она тебя у нас жить оставит.

Санька почти насильно втащил Дуню на лавку, а потом выскочил из окна и то же самое помог сделать девочке.

– Дунька, назад! – крикнул Андрей-воин.

Но дети его не слушались. Оба они без оглядки пустились бежать. Через минуту их настиг и Мойпес.

Аксинья в это время белила хату. До Пасхи оставалось несколько дней, и у Аксиньи работы было по горло. Не менее усердно трудился и Тарас: он заготовлял товар на Проводскую ярмарку.

– Мама, я Дуньку привел, – сказал Рыжик, подойдя к матери.

– Зачем?

– Дядя пьян напился… Бьет ее… Она плачет…

– Ох, горе горькое! – вздохнула Аксинья, продолжая делать свое дело.

– Мама, Дуне можно у нас жить?

Аксинья сделала вид, будто не слышит.

– Мама, можно? – повторил Рыжик.

– Ах ты, глупенький ты мальчик! Ежели бы мы были богаты, то не одну, а двадцать Дунек взяли бы на прокорм, а то сам знаешь, какие мы богачи: сидим без хлеба на печи… Ну, да пусть до праздника поживет, – закончила Аксинья и снова вздохнула.

– Ну вот, слышишь? – нагнулся Рыжик к Дуне. – Можешь жить у нас. А дядя к нам не придет, ежели у нас Мойпес есть…

На бледном лице Дуни появилась улыбка.

Для Рыжика весна промчалась, как сон. Одно радостное впечатление сменялось другим. Каждый день приносил мальчугану новые восторги, новые забавы. Все эти радости Санька делил с Дуней.

Не успел мальчик оглянуться, как прошла Пасха, а вскоре за нею открылась и Проводская ярмарка. На этот раз Зазули особенно хорошо приготовились: Тарас, помимо столов и табуретов, заготовил четыре стана колес. Колеса приобрел он по случаю в компании с кумом Иваном Чумаченко. Аксинья подкормила к ярмарке двух поросят и надеялась их выгодно продать. Даже Рыжик и тот имел свой товар: Тарас наделал ему несколько деревянных ружей и сабель.

В первый день, когда был поднят флаг, Санька отправился на ярмарку вместе с приемными родителями.

Зазули еще накануне выбрали на базарной площади место, свезли столы и табуреты, отслужили дома молебен, а потом при благосклонном участии компаньона и кума Ивана Чумаченко распили штоф водки.

Сегодня вся эта компания направлялась к ярмарочной площади в следующем порядке. Впереди шел сапожник Иван и обеими руками подталкивал два стана колес, которые были нанизаны на длинный кол. Рядом с ним шла жена его Катерина. Высокая и худая, как жердь, она вся была обвешана конской сбруей. На тонкой и длинной шее Катерины висел огромных размеров хомут, совершенно покрывавший ее узкие плечи и плоскую, впалую грудь. На руках у нее висели шлеи, подпруги, недоуздки и кожаные вожжи. Сбрую эту Иван еще осенью приобрел за два рубля, потому что она вся была изорвана и испорчена. Великим постом Чумаченко сбрую починил и теперь надеялся ее выгодно продать.

Позади супругов Чумаченко шествовали Зазули. Тарас, как и кум его, катил два стана колес, а шедшая рядом Аксинья вела на веревке двух откормленных поросят. Потом уже шел Рыжик. Босой, в серой рубашонке и помятом картузе, из-под которого капризно выбивались почти красные кольца густых кудрей, Санька имел преуморительный вид. За плечами, точно вязанка дров, болтался его «товар». Всегда резвый и всегда готовый на какую угодно шалость, Рыжик на этот раз напустил на себя необыкновенную серьезность, будто он шел за невесть каким нужным делом. Впрочем, для Рыжика все это было очень важно, так как Тарас еще накануне сказал ему, что половина из того, что он выручит за игрушки, поступит в полное его распоряжение.

Шел на ярмарку и Мойпес.

Он меланхолично плелся позади Рыжика и раздувал ноздрями мелкую серую пыль, мягким и толстым слоем покрывавшую дорогу.

Было еще очень рано. Солнце только что взошло. В воздухе пахло дегтем и сухим прошлогодним сеном. Несмотря на ранний час, весь город был уже на ногах: по улицам ползли и скрипели телеги, повсюду слышалось конское ржанье и громкие окрики по адресу волов:

– Гей, гей!.. Цоб, цобэ!..

До ярмарки оставалось уже немного. Она находилась на окраине города, на так называемом Конском базаре. Компания стала подходить к площади. Тут Санька не выдержал. Ему захотелось первым попасть на ярмарку, и он бросился вперед, к великой радости Мойпеса, которому надоело это медленное и торжественное шествие.

– Куда, каторжник, удираешь?.. Подожди, говорю тебе!.. – крикнул вслед мальчику Тарас, но того и след простыл.

Через несколько минут Санька стоял на вершине небольшого холмика и, тяжело дыша после быстрого бега, глаз не спускал с чудной картины, представшей перед его взором. Он как на ладони увидал всю ярмарку.

Обширная площадь была битком набита людьми, телегами с поднятыми оглоблями, разношерстными лошадьми, коровами и палатками. Свист, гам, смех и говор толпы, ржанье лошадей, звуки гармоники и вой дудки, доносившиеся с площади, сливались в один общий многозвучный гул.

– Гайда! – крикнул Рыжик Мойпесу и стремглав бросился вниз, к площади, где он вскоре затерялся в толпе, как иголка в стоге сена.

Быстро промчался день. Санька столько воспринял впечатлений, что у него в конце концов в глазах зарябило и голова закружилась. К вечеру он совсем устал. Толпа, шум и движение ему наскучили. Зазули и Чумаченки продали свой товар и отправились в трактир делить выручку. Санька и Мойпес остались одни. Рыжик не продал ни одной сабли, ни одного ружья и остался ждать покупателей. С уходом родителей ему сделалось совсем скучно, и он уже пожалел, зачем не послушался матери и не пошел вместе с ними. А покупателей не было. Подходили к нему голодаевские ребятишки, брали в руки деревянное оружие и, за неимением денег, отходили прочь.