Погрузили в понтон копья с вешками для обозначения границ выбранного курса с необходимыми глубинами и ограждения мелей. В понтон к разведчикам сели Корнев и Сундстрем. Соловьев остался на берегу руководить сборкой паромов. Сундстрем обладал исключительно точным глазомером. И теперь, пользуясь крупномасштабной картой, довольно точно определил скрытые мели и нашел глубокие места. Ориентирами ему служили очертания берегов, выступающие из воды деревья и кусты.

Тем временем мы, где гребя веслами, где упираясь ими в дно, а порой и запуская навесной забортный двигатель, которым взялся управлять сам Коля Гурский, без особых затруднений добрались по извилистому курсу до основного русла реки. Прошло немногим больше часа, фарватер с глубинами не меньше пятидесяти сантиметров был надежно обозначен вешками с привязанными к ним побелеными известью метелками.

В рейсы ушли шестнадцатитонные паромы и десантные понтоны. К вечеру уже использовался весь парк. На реке стало оживленно и тесновато. То и дело слышались команды: «Одерживай правее!» Скопившиеся на левом берегу штабеля ящиков с боеприпасами, бочки с горючим, мешки с продуктами и многое другое, необходимое для войск, перебрасывались на правый. Переправа работала круглосуточно, замирая на часок только в самое темное время, когда метелки на вешках были не видны.

Высокая вода продержалась неделю. Потом быстро, как и прибывала, пошла на убыль. И река вскоре вошла в свое обычное русло. В приказании полковника Прошлякова вид переправы батальону не указывался. Большая вода спала, и комбат задумался: «Можно навести шестнадцатитонный мост. Но стоит ли? Парка на него едва хватит. Может, лучше пустить в дело шесть паромов, только количество пристаней увеличить?» Прикинув все «за» и «против», решил: «Будем держать пункт паромных переправ. Это в случае налета немецкой авиации надежнее».

Пятые сутки, в основном по ночам, работали все шесть паромов. В эти часы оживленней становилось на армейских дорогах, и у причалов иногда скапливалось до десятка машин. Зато днем зачастую хватало и двух паромов. В одну из ночей дежуривший на правом берегу лейтенант Логинов сообщил по телефону в штаб батальона, разместившийся в землянке, о прибытии в район переправ начальника инженерной службы армии полковника Хвостова.

Корнев сел на первый же отчаливающий паром и поехал на другую сторону реки. Он быстро нашел Хвостова и представился ему. Тот резким, недовольным голосом спросил:

— Это у вас всегда такое скопление машин? Почему не навели мост?

— Машины скапливаются только в ночное время. Да и то далеко не всегда. Днем обычно обходимся двумя паромами. А мост наводить считаю нецелесообразным. Ширина реки сто пятьдесят метров, и в резерве останется мало полупонтонов.

— С мостом повременим, — согласился полковник. — Обойдем сначала все причалы на берегах, потом посмотрим вашу работу днем.

Дальше разговор между полковником и майором пошел в спокойных тонах. Начальник инженерных войск с интересом осмотрел пристани из комплекта парка на металлических опорах, довольно легко меняющих свою высоту в зависимости от уровня воды. Только перед рассветом, когда подход машин заметно сократился, решили передохнуть. После нескольких стаканов молока, откуда-то добытых ординарцем полковника, решили немного поспать. Полковника разместили в палатке на месте помпохоза Ломиноги, еще ночью уехавшего на полевые склады по своим снабженческим делам.

Утром проснулись поздновато. Позавтракали на поляне около походной кухни и пошли в штабную землянку. Полковник показал район на карте, примерно в тридцати километрах от переправы, где находятся основной и запасный командные пункты 37-й армии. Расспросил Корнева, как распределено дежурство понтонеров на переправе.

В это время раздался звук сирены и послышалась команда:

— Воздух!.. Воздух!

Хвостов хотел выйти из землянки, но Корнев остановил его:

— Сейчас всякое движение в районе переправы запрещено.

С наблюдательного пункта на высокой горе рядом с селом, раскинувшимся по правому берегу, вовремя заметили самопеты врага. Поданный с него сигнал повторили у пристаней, и все паромы, закрывшись маскировочными сетями, замерли у берегов. Самолеты сбросили несколько бомб и ушли в юго-восточном направлении. Через десяток минут Корнев дал команду: «Отбой воздушной тревоги». Проинструктировав комбата, полковник Хвостов уехал к себе в штаб армии.

Однажды около штабной землянки остановилась пятнистая, выкрашенная в три цвета эмка.

— Где тут ховается Виктор Андреевич? — обратился к часовому приехавший.

Часовой узнал в нем бывшего комиссара батальона.

— Товарищ батальонный комиссар, командир батальона в штабе.

Матвей Игнатьевич Фирсов вошел в землянку, тепло поздоровался с комбатом.

— Ну как дела, Виктор Андреевич? Опять воюешь в тылу, за сто километров от фронта? Не обижайся! Выручай.

— Понял, — улыбнулся Корнев, догадавшись, о чем идет речь. — Что за техника?

— Два КВ, тонн под шестьдесят каждый, и четыре тридцатьчетверки.

— Когда они прибудут?

— Вслед за мной идут. Минут через тридцать будут.

Корнев вызвал к телефону дежурившего на переправе лейтенанта Переплетчикова и приказал собрать один 60-тонный паром.

Через час два тяжелых танка были уже на другом берегу. Их переправляли по отдельности. Когда очередь дошла до тридцатьчетверок, мнения разделились. Корнев предлагал на паром загружать по одной машине, Матвей Игнатьевич — по две.

— Наши орлы-механики справятся, — заверял он.

И верно: первые две тридцатьчетверки переправили вполне благополучно. А когда стали разгружать последнюю пару, механик головного танка быстро съехал с парома. Стоявший за ним танк не успел разместиться по центру настила. Паром сильно накренился. Крайние понтоны заполнились водой, паром начал тонуть. Танк оказался на дне, чуть показывая верхушку башни. Механик успел выскочить через открытый передний люк.

Прошло немало времени, пока с помощью водолаза Самбурова и танк, и погнутый паром были отбуксированы на берег. Еще через час, заменив у танка аккумуляторы, прочистив двигатель и сменив масло, механик с другого танка поставил искупавшуюся машину в хвост колонны. А незадачливого, допустившего аварию и натерпевшегося страху техника посадили пассажиром в другой экипаж.

Понтонерам легкомыслие их бывшего комиссара обошлось дорого: пять изогнутых полупрогонов и три полупонтона с измятыми бортами, не считая двух десятков сорванных и лопнувших стрингерных болтов.

В один из весенних дней Корнев получил письмо от жены, четвертое по счету. Елизавета Петровна с семьей находилась в эвакуации в одном из заволжских сел. Она просила Корнева беречь себя, не беспокоиться за нее и детей. В конце письма было несколько наивных строчек, написанных рукой Алены. На листе также был обведен контур ручки Вовочки. «Как-то живется там вам, мои дорогие?» Вспомнил прошлогодние переправы, гурты скота на них и толпы беженцев. «Нет, мои еще не бедуют».

Почту в 7-й батальон привез лейтенант Слепченко. С ним пришло две машины: одна — закрепленная за ним полуторка, а другая — «пикап», возвращенный подполковником Фисюном. Шофер «пикапа» ефрейтор Степан Заболотный был с Фисюном с первых дней войны. Он привез записку: «Товарищ майор! Возвращаю «пикап» в полное Ваше владение. Меня отзывают в Москву. Когда получу назначение и обоснуюсь на новом месте, сообщу. Прошу тогда откомандировать ко мне Степана. Он сумеет добраться и без машины. 30.04.42. Фисюн».

Осмотрев «пикап», Корнев нашел его в хорошем состоянии и решил, что будет ездить на нем сам, а свой газик — передать Соловьеву. Так в батальоне стало три легковых машины.

В тот же день получил письмо и подполковник Борченко, командир понтонно-мостового батальона, оборудовавшего переправы на другом участке Северского Донца.

Борченко торопливо вскрыл конверт и стал читать: