— Думаю, сегодня в амбулаторию никто не придет, — сказал я, чтобы как-то начать разговор.

— Никто, — отозвалась она.

— Подожду грузовика с пивом. Может, подбросит.

— Да, — ответила она.

Минуту спустя сказала:

— Петер сегодня работает на бойне.

— Вот это новость. Теперь-то он увидит, что такое кровь?

— Так ему Венцель велел.

— Стало быть, он передумал заниматься торговлей?

— Мариус сказал, что все лавки с барахлом надо позакрывать… Дескать, здесь они нужны одним только бабам.

— Вот как. А вам как это понравилось?

— Муж доволен.

— Доволен и тем, что не будет мелочной лавки?

Она улыбнулась.

— Пока что в трактире полно народу по вечерам… крестьяне приходят посмеяться над Венцелем. Правда, драки пошли уж очень жестокие.

— В прошлое воскресенье имел возможность убедиться.

Вскоре появился Сабест. На нем был повязан забрызганный кровью фартук, сбоку, как шпага, болтался длинный мясницкий нож. Он подсел к жене, обхватив красными ручищами ее пышные телеса, она хихикнула. В безмолвии затянувшегося полдня это прозвучало неожиданно и странно.

— Значит, дело пошло в гору, Сабест?

— Да, — сказал он. — Мариус — мировой парень, другие теперь времена.

— Но сам-то он в трактир ни ногой.

— Не беда. Хватает и прощелыги Венцеля, он даже к Кримусу сумел подъехать.

— А Кримус доволен.

— Еще бы. Малый вкалывает, как лошадь, а кроме того, будет добывать золото.

— Но это чревато осложнениями.

— Кто станет перечить? Эти, из Верхней деревни, отступятся… они, как бабы, всего на свете боятся.

— Как раз этого-то я не заметил.

Он поигрывал лезвием ножа.

— А не отступятся, придется пустить кровь… такое нынче время.

— Неужели вы забыли войну, Сабест?

Он выпятил мясистую нижнюю губу, пряча за ней улыбку, а рукой продолжал тискать жену.

— Войну? Нет, войну я не забыл.

— Так как же вас понимать?

— Знаете, господин доктор, я много чего забыл, считайте, все забыл… но кое-что все же осталось, да, осталось — это когда пахнет женщиной.

Он замолчал и высморкался самым незатейливым способом.

— Надо, чтобы опять пахло женщиной… на то и кровь потребна… не только телячья и свиная… когда я работаю на бойне, я чую, подошвами чую, господин доктор, чего хочет земля… если ее не напоить, она и нам не даст силы, тогда на кой мы бабам нужны, тогда все пойдет прахом.

Он не смеялся, хотя и тужился рассмеяться, его лицо выражало неподдельный ужас, а рука, обнимающая женщину, уже не тискала чужую плоть, но искала опоры.

— Вон как сосет снизу-то, — сказал он, показывая глазами на пол.

На лине хозяйки тоже погасла улыбка. Она отвела руку мужа, положила ее себе на грудь и накрыла сверху своими ладонями.

— Это Мариус должен добыть для вас силу? — спросил я.

— Чему быть, того не миновать. Кому-то надо это делать.

Позднее — я уже поднимался к амбулатории — пришел грузовик с пивом. Гудок его был слышен издалека. А когда я стоял у окна, он показался у въезда в деревню, Скособоченная машина с пыхтением и лязгом переползала через бугры деревенской улицы. Это металлическое страшилище, оснащенное стеклянными глазами, сигнальными фарами, табличками и даже флагом, хранило в своей утробе холодный напиток для человеческих желудков. Оно остановилось у моих окон. Я услышал хрипловатый голос Сабеста, а потом — шум катящихся бочек. Сборы в дорогу не заняли много времени, и вскоре мы выехали из деревни. Три сочащихся потом человека ехали на тарахтящем чудовище, которое под нашей тяжестью лоснилось испариной и сильнее пахло маслом, жиром и бензином. Три человека на громоздком изделии рук человеческих двигались в неподвижном, как стоячая вода, послеполуденном мире; проезжали луга, истосковавшиеся по крестьянской косе и медленно втягивающие горячий воздух. А то, что еще не было поглощено землею, зыбилось над ней волокнами прозрачного глянца и, ждало своего часа. За нашими спинами, громыхая цепями, плясали пустые бочки.

Когда проехали третью часовню, я вышел из машины. Трапп лениво и даже как-то неловко прыгнул за мной. Мы с ним выбрали самый короткий проселок на пути к лесу. Я посмотрел вверх на отвесные скалы Купрона. Казалось, что это они виноваты в дрожании воздуха, потому что тоже напряженно подрагивали, совсем как человек, взваливший на плечи колоссальный груз и не желающий подавать вида, что ему тяжело. Воздух между стволами сосен тоже чуть зыбился, а рои комаров зависли почти неподвижно.

Ужинал я вместе с Каролиной и Розой.

— Расскажи сказку, — просил ребенок.

Каролина стала рассказывать:

— В давние-давние времена небо лежало на земле…

— Почему? — спросил ребенок.

— Потому что так эго было…

— Да, но почему?

— Потому что-это был рай, — вмешался я, — когда небо лежало на земле, получается ран, а люди ходят гулять по небу.

— Нет, — возразила Каролина, — тогда еще не было людей, сперва из земли вылезли великаны.

— Потому что небо легло на землю? — не унимался ребенок.

— Может быть, и поэтому, — ответила Каролина и задумалась. Вероятно, она размышляла о том, не великаны ли были первой на свете прислугой.

— Рассказывай дальше.

— Вот. И великанам не нравилось, что небо лежит на земле, они были злыми и ревнивыми, хотели, чтобы вся земля их была.

— А дальше…

— А дальше? Они взяли камни и начали класть их друг на друга и так высоко нагромоздили, что небо поднялось над землей.

— Да? И больше на ней нс лежало?

— Больше уже не лежало.

— Ему стало грустно?

Вопрос был Каролине неприятен.

— Может, да, а может, нет.», только из камней великаны сложили Купрон.

— И другие горы тоже, — добавил я.

— И небо уже не сможет спуститься?

— Нет, не сможет.

— Неверно, — рассуждал ребенок, — оно опускается ночью, когда никто не видит.

— Нет, — .быстро ответила Каролина, потому что думала о человеке, так и не пожелавшем вернуться из Америки.

— Иногда это все же случается, — сказал я.

Каролина недовольно посмотрела на меня.

— Иногда, — повторил ребенок с таким видом, будто припоминал нечто подобное.

После обеда я пошел в сад. Уже смеркалось, но не хватало привычного вечернего ветра. Сухой жар воздуха был неколебим. У забора вдруг появился Мариус. Он поздоровался.

— Мариус? Вы здесь?

Он кивнул.

— Кто-нибудь болен?

— Нет, господин доктор.

— Вы пришли ко мне?

— И к вам тоже… Вы сегодня говорили с Венцелем.

— Так вот зачем.

— Не только… я иду сегодня на гору, гора подала знак.

— Что она сделала?

— Пока ничего… но меня к ней тянет.

— Великолепно. Да вы хоть присядьте.

— Спасибо, господин доктор.

Мы сели на садовые скамейки, друг против друга. Я предложил сигарету. Нет, он не курит.

— Вы сказали Венцелю, что я будто бы замыслил недоброе, — начал он тоном вежливого упрека.

— Не знаю, что вы замышляете, я сейчас не о замысле, а об исполнении. Мне не нравится то, что делает послушный вам Венцель.

— Венцель, — произнес он раздумчиво. — Венцель — шут гороховый, но он знает, что делает.

— А что он делает?

— Чего люди хотят.

— То же самое и он мне пытался внушить. Но делает он то, чего хотите вы, Мариус.

— Крестьянин не желает иметь дела с золотом. С этим пора кончать.

— Но ради чего, собственно? Только не надо меня уверять, что вы довольствуетесь ролью наблюдателя.

— Ради справедливости.

— Под ней вы подразумеваете и травлю Ветхи?»

— При чем тут я… есть глас народа, а народ всегда прав.

— Знаете, Мариус, здесь мы расходимся в понимании справедливости.

— Лучше, если страдает один, чем все.

— Справедливость безусловна, она рождается из бесконечного.

— Нет, — сказал он, уставившись в землю, — справедливость рождается там. До нее можно докопаться так же, как до золота или воды. Все это едино и, в конце концов, тоже бесконечно… горы бесконечно громадны, земля бесконечно громадна, приложишь ухо — услышишь бесконечность.