Так, судьи, сложились наши дела. Менексен, между тем, в гневе на обвинение, брошенное ему Пасионом, начал с ним тяжбу и стал настаивать на выдаче Китта, требуя для Пасиона, если он будет обвинен в клевете, того же самого наказания, которое постигло бы его, если бы было признано, что он совершил что-либо такое, в чем обвинял нас Пасион. Последний стал просить меня, чтобы я отклонил Менексена от предъявления ему обвинения, говорил, что ему ничего не остается, как возвратить деньги согласно письменному условию, отправившись в Понт, что здесь над ним будут смеяться, так как раб, подвергшись пытке, разгласит правду обо всем. Я согласился ходатайствовать перед Менексеном об удовлетворении желания Пасиона, если он в отношении меня исполнит взятые обязательства. В то время Пасион был в бедственном положении, не имел ничего, чем он мог бы помочь себе в своих собственных бедах: не только страшила его пытка раба и вышеуказанная тяжба, но также и письменное условие, как бы оно не попало в руки Менексена.

В столь затруднительном положении, не находя никакого способа уплатить долг, Пасион подкупил рабов гостя (т. е. ферейца Пирона) и подделал условие, которое должен был получить Сатир в случае, если Пасион не удовлетворит меня. И после того, как он сделал это, он стал наглейшим из всех людей. Он заявил, что и в Понт он со мной плыть не намерен и договора со мной у него никакого нет, и потребовал, чтобы письменное условие было распечатано в присутствии свидетелей. К чему я буду вам, судьи, сообщать подробности? Ведь, в письменном условии, оказалось, будто бы стояло, что к Пасиону я не предъявляю никаких обвинений.

Все происшедшее я изложил вам возможно точнее. Я полагаю, что Пасион построит свою защиту на этом подделанном им документе и больше всего будет на него опираться. Будьте внимательны к моим словам, и я думаю, что сделаю для вас очевидной подлость Пасиона, основываясь на обстоятельствах заключения нами письменного условия.

Прежде всего, обратите внимание на следующее. Когда мы передавали гостю наш договор, по которому Пасион объявляет себя свободным от обвинений, я же заявляю, что должен получить от него деньги золотом, мы наказывали гостю сжечь письменное условие, если мы покончим между собой миром, если же нет, то отдать его Сатиру; что это было сказано, мы оба признаем. Однако, судьи, по какой причине мы поручили отдать письменное условие Сатиру? Разве мы не кончили миром, раз Пасион был уже свободен от обвинений и дело у нас было покончено? Но ясно, что мы заключили такой договор потому, что у нас оставались еще спорные вопросы, которые Пасион должен был уладить со мной согласно письменному условию. Далее, судьи, я имею изложить причины, по которым Пасион согласился возвратить деньги. Так как мы избавились от наветов на нас пред Сатиром, а Пасион сам оказался не в состоянии укрыть Китта, знавшего о сделанном мною вкладе денег на хранение, то он решил, что если выдаст на пытку раба, то обнаружится его мошенничество, если же не сделает этого, то будет подвергнут пене; в силу всего этого он и решил помириться со мной. Потребуйте же от Пасиона указать, ради какой выгоды или из-за какой опасности я освободил его от обвинений? Если же он ничего. подобного указать вам не может, то не правильнее ли будет, если вы более поверите — что касается письменного условия — мне, нежели ему? Достаточно легко, судьи, всякому понять, что мне, как обвинителю, если бы я стал опасаться опровержений, возможно было без всякого заключения договора прекратить дело, Пасиону же из-за возможности применить пытку к рабу и из-за тяжб, возбужденных пред вами, нельзя было по желанию освободиться от опасностей, если не склонить к тому меня, обвинителя. Таким образом, не мне, чтобы прекращено было преследование, а Пасиону о возвращении моих денег приходилось заключать договор. Еще неправдоподобнее допустить, что я, до составления письменного условия, настолько сильно усомнился в неблагоприятном исходе дела, что не только освободил Пасиона от обвинений, но и договором это подтвердил, а после того как я написал против себя подобного рода опровержение, только тогда я решил возбудить дело пред вами. Однако кто станет таким образом решать свои дела?

Самым же главным доказательством является то, что в договоре говорилось не об освобождении Пасиона от преследования, но о том, что он дал согласие выплатить мне деньги. Ведь когда Менексен возбудил против него дело, а письменное условие еще не было подделано, Пасион послал ко мне Агиррия, человека нам обоим преданного, и просил, чтобы я или склонил Менексена к примирению, или уничтожил заключенный с ним договор. Или вы, судьи, полагаете, что он действительно хотел уничтожить означенный договор, посредством которого он желал нас изобличить во лжи? Нисколько. После того как переделали документ, Пасион не стал говорить всего вышеизложенного, а во всем стал ссылаться на договор, требуя вскрытия самого документа. И вот каким образом первоначально он собирался уничтожить договор, я выставлю свидетелем самого Агиррия. Пусть предстанет он. (Показания Агиррия).

Я считаю вполне доказанным, что мы заключили договор не так, как пытался представить это Пасион, но так, как я вам изложил. Нет оснований удивляться, что Пасион подделал документ, не только потому, что уже подобные дела бывали, но потому, что некоторые из имевших дело с Пасионом уже совершили деяния гораздо более преступные.

Кто из вас не знает, как Пифодор, именуемый Скенитом, который все возможное и говорит и делает в пользу Пасиона, как он в прошлом году вскрыл урны для голосования и вынул жребии с именами судей, опущенные туда членами совета. Однако он, ради мелочей и подвергаясь уголовной ответственности, дерзнул вскрыть упомянутые урны, которые были опечатаны пританами, вторично опечатаны хорегами, охранялись казначеями, были положены на акрополе. После этого следует ли удивляться, если нашлись люди, подделавшие какой-то там договор, положенный на хранение у приезжего человека, раз им представлялась возможность поживиться столь большими деньгами; сделали же они это, или подкупив его рабов, или ухитрились иным способом. Обо всем этом не знаю, что мне сказать.

Некоторых Пасион уже пытался убедить, что вообще у меня здесь не было денег, говорил, будто я занял у Стратокла триста статеров. Вам надлежит и об этом выслушать, чтобы вы знали, какими доказательствами вооружившись, пытается он лишить меня денег.

Я, судьи, желая возможно больше вывезти из Понта денег, воспользовался намерением Стратокла плыть туда и попросил его свои деньги оставить у меня, в Понте же получить деньги от моего отца; я считал, что я много выигрываю, если деньги не подвергнутся опасности во время плавания, так как к тому же в то время лакедемоняне господствовали на море. Итак, полагаю, в этом нет еще доказательства, как это пытается представить Пасион, будто у меня не было здесь денег. У меня же надежнейшим доказательством наличия у меня здесь денег, данных ему на хранение, являются деловые отношения со Стратоклом. Ведь, на вопрос Стратокла, кто возместит ему деньги, если бы отец мой не выполнил моей просьбы, а он сам, приплыв сюда обратно, не застал бы меня, я указал ему на Пасиона, последний же согласился возместить ему и основной капитал и причитающиеся проценты. Однако, если бы у Пасиона не хранилось ничего мне принадлежащего, то неужели, думаете вы, он так легко согласился бы быть поручителем за меня на такую большую сумму? Пусть предстанут свидетели.

(Свидетельские показания)

Равным образом представлены будут свидетели того, что я отрицал пред доверенными лицами Сатира наличие у меня денег, кроме тех, которые я передал им, и что Пасион сам владел моими деньгами в то время, когда я сам признавал себя должным триста драхм, которые по доверенности получил от него. Гипподам — мой гость и близкий человек.

Я, судьи, находился в бедственном положении, о котором я вам уже сообщал: дома я лишился всего, что там было, находящиеся же здесь деньги я был вынужден передать прибывшим с Понта, у меня ничего не оставалось, за исключением того, что я мог сохранить, если бы удалось мне скрыть деньги, положенные на хранение у Пасиона. При таких обстоятельствах я признаю, что объявил себя еще должным ему триста драхм и во всем прочем поступал и говорил так, что на основании этого прибывшие с Понта могли всего более прийти к убеждению, что у меня денег нет. Вы без труда убедитесь, что это случилось не из-за отсутствия у меня денег, но с целью убедить посланцев Сатира. Прежде всего я представлю вам свидетелей, что мною с Понта привезено было много денег, затем других свидетелей, которые видели, что я прибегал к услугам меняльной лавки Пасиона, а также тех, которые покажут, что, при расчете на золото, я получил в то время более тысячи статеров. Кроме того, на нас был наложен чрезвычайный налог и, когда последовало назначение податных чиновников (для самообложения из граждан и гостей), я внес больше остальных гостей; будучи сам избран, я на себя наложил самый большой налог, за Пасиона же просил моих сотоварищей по должности, говоря, что он пользуется моими деньгами. Пусть предстанут свидетели.