Начались гастроли по стране: Таллинн, Рига, Ленинград. Мы успешно выступали, но главным было общение с другими музыкантами, обмен опытом. Потом, после распада «Високосного лета», образовался «Автограф», который становится профессиональным коллективом.

В сентябре 1980 года я начинаю работать в Московском театре имени Ленинского комсомола в качестве руководителя рок-группы.

— Театр диктует свои требования. Как у тебя, уж сформировавшегося рок-музыканта, прошёл процесс адаптации к «свету рампы»?

— Был довольно трудный период «ломки» себя. Особенно в первые годы. Нельзя было играть громко, музыканты находились на большом расстоянии друг от друга… Короче, эта работа не шла ни в какое сравнение с рок-сценой. Но, поскольку искусство Мельпомены нас очень увлекло — открыло совершенно неизвестные дотоле возможности рок-музыки, — мы работали на совесть и с удовольствием. В первый же год были восстановлены два старых музыкальных спектакля «Тиль» и «Звезда и смерть Хоакина Мурьетты» и появились два новых — «Юнона» и «Авось» (на музыку Алексея Рыбникова) и «Люди и птицы» (с моей музыкой). Параллельно мы, то есть «Рок-ателье», записали музыку к фильму режиссёра Владимира Грамматикова «Звезда и смерть Хоакина Мурьетты» и к мультфильмам «Пёс в сапогах» и «Парадоксы в стиле рок», а главное — создали свою новую программу, то есть не оставили нашего собственного дела.

Эта программа в стиле фанки-фьюжн хорошо воспринималась слушателями. Многие композиции стали широко известны. Например, «Распахни окно», «Я пел, когда летал», «Зелёная трава» и другие. Но вдруг случилась беда — ушёл из жизни один из ведущих музыкантов «Рок-ателье», Александр Смеян.

И хотя скоро в группу влились Александр Садо и Камиль Челаев, чисто концертная деятельность — работа на ниве рока — пошла на убыль. В то время, то есть где-то в 1982 году, мы уже оставили позади период «акклиматизации» и получали от своей театральной деятельности, от общения с яркими творческими личностями — Марком Захаровым, Андреем Вознесенским, Алексеем Рыбниковым и другими — массу положительных эмоций. И всё же «своё дело» не клеилось.

Мы много гастролировали с театром и по стране, и за рубежом, много узнали и повидали. И в общем-то, имели все основания радоваться спокойствию жизни, но в душе сохранялось чувство неудовлетворённости, сомнения в правильности выбора пути…

В 1984 году попробовали сотрудничать с Александром Барыкиным, но ничего интересного из этого не получилось. Вскоре в «Рок-ателье» приходят Александр Абрамов и Валентин Лезов. Наша рок-деятельность несколько оживляется, появляется концертная программа, которую не стыдно было показать. Однако того горения, которое мы испытывали в первые годы работы в театре, уже не было… Видимо, потому что не было новых спектаклей. Не было выхода скопившимся и успевшим забродить музыкальным идеям. Произошёл какой-то надрыв… За семь лет работы в театре я получил огромный опыт, но никто из артистов не может замыкаться на очень ограниченном круге спектаклей в течение нескольких лет. Я — не исключение…

Поэтому в 1987 году ушёл из театра на эстраду в программу режиссёра Ованеса Мелик-Пашаева. где «Рок-ателье» работает в своём новом обличье.

— Что же представляет собой сегодняшний «Рок-ателье»?

Крис Кельми не пишет текстов, мало поёт, сейчас основное время он посвящает композиторству. И, надо отдать должное, есть у него какое-то особое чутьё на шлягерные мелодии. Если услышишь его песню с утра, потом в течение дня она постоянно всплывает в памяти. Причём процент таких песен в репертуаре «Рок-ателье» довольно велик. Что ж, это надёжная гарантия успеха…

— Сложился коллектив сильных музыкантов. Основная нагрузка, связанная с написанием музыки, ложится на меня… У нас, надеюсь, получилась интересная программа. Ведь мы продолжаем путь музыкальных исканий, по которому всегда шёл «Рок-ателье». Группа для нас — творческая студия, объединившая музыкантов, ведущих поиск в самых различных направлениях рок-музыки. Этой эклектики я не боюсь. Думаю, что своё лицо мы не потеряем.

Впрочем, говорить о «Рок-ателье» сейчас как о полностью сформировавшемся коллективе преждевременно. Идёт период «пристрелки» новых песен, «примерки» новых костюмов… Хотя мы уже знаем, на какой музыкальный материал нужно делать ставку, какого имиджа ждут от нас зрители. Очень хочется исполнять сложную инструментальную музыку. Может быть, сделаем целое отделение из таких пьес. Время покажет.

— Сейчас «Рок-ателье» оказался в положении дебютантов рок-сцены. Окинув её, так сказать, свежим глазом, как ты считаешь, что самое опасное для рок-музыкантов сегодня?

— Как ни парадоксально, но я думаю, что самое опасное в дне сегодняшнем для рок-музыкантов — это отсутствие запретов. Потому что люди, которые работают в рок-музыке 10–15 лет, привыкли жить под прессом гонений и табу. Рок-музыка всегда предполагает внутреннее состояние борьбы с различными преградами, недостатками. И вдруг — все шлюзы открыли, барьеры убрали. Все, кто даже толком не только не умеет петь и играть, но и не имеет достаточно чёткой программы существования, ринулись на сцену, надели блестящие костюмы и заиграли «рок». Но в этой пёстрой массе ежедневно концертирующих групп, мне кажется, захлёбывается сама идея рок-музыки. Внешний антураж вытесняет содержание творчества. И создаётся печальная для меня картина, когда, казалось бы, долгожданное разнообразие оборачивается дискредитацией рок-музыки. Достаточно только послушать тексты…

У меня самого достаточно так называемых популярных песен, но они не несут программного характера. И это, мне кажется, нормально… Но когда вся музыка, исполняемая группой, идёт в лучшем случае ради самой музыки, а в худшем — ради славы и материальных благ, то это уже никуда не годится. Так что испытание на гласность зля рок-музыкантов — сегодня самое серьёзное.

— Чего тебе, как опытному рок-музыканту, больше всего не хватает?

— Я хотел бы пожелать и себе, и другим музыкантам больше общения с собратьями по музыке. Причём не только у нас в стране, но и за рубежом. Потому что те отношения, которые существуют между рокерами, не существуют ни в каких других видах искусства. Во время фестивалей идёт мощная подзарядка энергией, идеями. И всегда остаётся чувство праздника, духовного братства. Без этого невозможно, по-моему, нормально работать. И очень жаль, что мы в юности были практически лишены такой возможности. Хорошо бы восполнить этот пробел, пока мы ещё в силах играть рок.

— А до какого времени, ты считаешь, можно играть рок-музыку?

— Сложный вопрос. Думаю, можно играть сколько угодно — до седых волос. Потому что рок в отличие от спорта зависит не от физического, а от внутреннего состояния человека. В других странах, да и у нас есть такие примеры…

Что касается меня лично — не знаю. Нужно очень много работать над собой, чтобы «не скиснуть», чтобы выбегать на сцену и лет через пятнадцать. Очень не хочется превратиться в этакого «папу», который в белом костюме выходит к инструменту походкой «мэтра», «нажимает» пару аккордов, а потом смотрит на всё происходящее со стороны… Просто жуть берёт от таких мыслей! Поживём — увидим…

— Что ты считаешь самым большим своим достижением на день сегодняшний?

— Пожалуй, песня «Замыкая круг» — одно из самых моих значительных достижений в жизни. Точнее, даже не сама песня, а её объединившая многих музыкантов функция. Может быть, не всё получилось так, как хотелось: кого-то не удалось пригласить по техническим причинам, что-то не получилось в фонограмме… Но главное сделано: удалось собрать двадцать восемь очень разных, очень занятых музыкантов, чтобы записать, а затем отснять для телевидения эту песню. И мне кажется, это событие — очередная веха в развитии нашей музыки. И это — большой праздник, когда мы все вместе, когда мы едины. Конечно, я очень горд, что и стихи Маргариты Пушкиной, и моя музыка пришлись по вкусу столь непохожей в своих увлечениях когорте лучших рок-музыкантов столицы, но, повторяю, для меня это второстепенная вещь. Основное — единство.