— У тебя великолепная память, как хорошо известно всем, кто видел тебя в деле.

— Спасибо, мистер Андерсон.

— Здесь у тебя обширные цитаты. Это что, тоже все по памяти?

— Ну, не совсем…

— В таком случае просвети меня, будь любезен, на каких еще источниках основано это… обвинение?

— На исходных материалах, мистер Андерсон.

— И что же ты подразумеваешь под “исходными материалами”?

— Пленки с записями прослушивания. Но не все. Только самые важные.

— Что именно на них записано?

— Заговор. Обсуждение Доли Народа. Как пытают Хаджа. Как Хадж обвиняет Киншасу. Как Хадж сам идет на сговор. Как Филип звонит в Лондон по спутниковому телефону и все выкладывает прямым текстом.

— И сколько же у нас таких пленок, Сальво? Всего?

— Они не полностью записаны. Паук следовал правилам Говорильни. Как правило, это одна пленка на один перехват.

— Назови цифру, Сальво.

— Семь.

— Как насчет документальных улик?

— Только мои рабочие блокноты.

— Сколько блокнотов?

— Четыре. Три полностью исписаны, один наполовину. Моей “вавилонской клинописью”, — добавил я, чтобы разрядить атмосферу.

— Хорошо, а теперь скажи-ка, Сальво, где они? В настоящий момент. Сейчас.

Я было притворился, что не понял его.

— Наемники? Частная армия Макси? Пока что рассиживаются без дела, надо думать. Смазывают оружие или что там полагается. Нападение планируется только через десять дней, так что пока они, видимо, убивают время.

Мог бы и догадаться, что он на это не купится.

— По-моему, ты прекрасно понимаешь, о чем я, Сальво. Пленки и блокноты, или что ты там еще умыкнул. Что ты с ними сделал?

— Спрятал.

— Где?

— В надежном месте.

— Спасибо за дурацкий ответ, Сальво. Хорошо, так где же находится надежное место, куда ты их спрятал?

Я не размыкаю губ. Не сжимаю их, демонстративно отказываясь говорить, но все-таки и не говорю. Напряжение со всех сторон покалывает меня крошечными электрическими иголочками.

— Сальво.

— Да, мистер Андерсон.

— Ты был послан на это задание по моей личной рекомендации. Многие побоялись бы брать тебя на работу ввиду твоего темперамента и нестандартного происхождения. Во всяком случае, на такую работу, как наша. А я взял.

— Я помню, мистер Андерсон. И очень благодарен вам за это. Именно поэтому я и пришел к вам.

— Так где же они? — Он выждал некоторое время, потом продолжил, как будто и не задавал этого вопроса. — Я не раз защищал тебя, Сальво.

— Знаю, мистер Андерсон.

— С того дня, как ты впервые пришел к нам, я горой за тебя стоял. Кое-кто в Говорильне, да и вне ее, косо смотрел на внештатное сотрудничество с тобой, невзирая на все твои таланты.

— Знаю.

— Некоторые считали, что ты не в меру впечатлителен. Например, сотрудники отдела внутреннего контроля. Слишком уж великодушен, себе же на беду, говорили они. Недостаточно изворотлив. И в характеристике из твоей школы в приюте сказано, что ты склонен к бунтарству. Есть там и кое-что о твоих личных предпочтениях, не буду вдаваться в подробности.

— Сейчас у меня с этим все нормально.

— Я заступался за тебя, что бы ни случилось. Я за тебя болел. И ни разу не дрогнул. “Сальво лучше всех, — отвечал я недоброжелателям. — Среди нас он лучший лингвист, если только не утратит хладнокровия, а уж за этим я прослежу!”

— Я понимаю, мистер Андерсон. И очень вам признателен.

— Ты же хочешь когда-нибудь стать отцом, правда? Сам мне говорил.

— Да.

— А дети — это не одно сплошное счастье, вовсе нет. Но отец их все равно любит, как бы сильно они его ни подводили. Отец их не бросит. Так же я пытаюсь относиться и к тебе. Еще не вспомнил, где пленки?

Боясь, что, открыв рот, скажу больше, чем намеревался, я потеребил пальцами нижнюю губу.

— Мистер Андерсон, вы должны приказать им остановиться, — в конце концов выдал я.

Тогда он взял свой серебристый механический карандашик и, сочувственно поглядев на него, отправил обратно во внутренний карман. Но руку из-за лацкана не вынул, изображая Наполеона в духе Макси.

— И это все? Это твое последнее слово? Ни “спасибо”, ни извинений, ни пленок, ни блокнотов? Только “прикажите им остановиться”?

— Я вам все отдам — и пленки, и блокноты. После того, как вы отдадите приказ.

— А если я не собираюсь отдавать подобного приказа? Если у меня нет ни желания, ни полномочий остановить их?

— Тогда я передам материалы кому-нибудь другому.

— Правда? Кому же, если не секрет?

На языке так и вертелось “Хаджу”, но я благоразумно сдержался.

— Члену парламента из моего избирательного округа, например, — ответил я, однако мистер Андерсон встретил мои слова лишь презрительным молчанием.

— Только честно, Сальво, — вновь заговорил он через некоторое время, — чего, по-твоему, мы добьемся, “остановив их”, как ты выражаешься?

— Мира, мистер Андерсон. Мира во славу Господа.

Мое сознательное упоминание Господа явно затронуло верные струны — его невзрачные черты тотчас озарил свет благочестия.

— А ты никогда не думал о том, Сальво, что именно по воле Господа запасы полезных ископаемых, которых с каждой секундой становится все меньше, должны быть переданы в руки цивилизованных христиан, ведущих культурный образ жизни, а не брошены на произвол самых отсталых язычников планеты?

— Не понимаю, мистер Андерсон, кого вы называете язычниками.

— Зато я понимаю, — отрезал он, поднимаясь и доставая из кармана мобильный телефон. Наверное, отключил его на время репетиции, а теперь нажимал большим пальцем на нужную клавишу, двигаясь тем временем вправо, чтобы загородить мне путь к выходу. Тогда и я рванулся в ту же сторону, успев подхватить “Я обвиняю!”.

— Я сейчас сделаю очень важный звонок, Сальво.

— Да, мистер Андерсон. Но мне бы этого не хотелось.

— Последствия моего звонка будут необратимы. Ни ты, ни я не сможем повлиять на них. Я очень прошу тебя здесь и сейчас назвать мне хоть одну причину, почему этот звонок не следует делать.

— Таких причин миллионы, мистер Андерсон. По всему Киву. Этот переворот — преступление!

— На страну бандитов, Сальво, на страну, неспособную вести достойный образ жизни, на страну, в которой, чуть что, вздымается волна геноцида и каннибализма, а не то и чего похлеще, — он сделал еще шаг к двери, — нормы международного права, по моему твердому убеждению, не распространяются. — Мой путь к выходу практически отрезан. — Что же касается инородных элементов в нашем обществе, таких, как ты, Сальво, они не имеют права потакать своим наивным фантазиям, ставя под угрозу интересы принявшей их державы. Оставайся где стоишь, пожалуйста, незачем подходить ближе. Тебе и оттуда прекрасно меня слышно. В последний раз спрашиваю: где находятся незаконно присвоенные тобой секретные материалы? Подробности можно спокойно обсудить после. Через двадцать секунд я позвоню и одновременно, если не раньше, произведу гражданский арест. Положу руку тебе на плечо, как положено по протоколу, и скажу: “Бруно Сальвадор, вы арестованы именем закона”. Напоминаю, Сальво, у меня слабое здоровье. Мне пятьдесят восемь, и у меня сахарный диабет.

Я забрал телефон из его безвольной руки. Мы стояли лицом к лицу, и оказалось, я на целую голову выше мистера Андерсона, что удивило его еще больше, чем меня. Через закрытую дверь классной комнаты доносилось пение. Хоровое общество Севеноукса что есть мочи выражало негодование в отсутствие своего ведущего баритона.

— Сальво. Предлагаю разумный компромисс. Если ты дашь мне честное слово, здесь и сейчас, что мы с тобой завтра утром отправимся вместе туда, где ты спрятал материалы, и заберем их, то можешь остаться на ночь в Севеноуксе, у меня в гостях, славно поужинаем все вместе, по-домашнему, без изысков, поспишь в комнате старшей дочери, она уже не живет с нами… А в обмен на возвращение материалов я обещаю непременно переговорить с нужными людьми и заверить их… не вздумай, Сальво, это тебе не…