В жизни нештатного тайного агента порой без откровенной лжи не обойтись.

— Никогда не слышал этого имени.

— Слышали-слышали, иначе не стали бы так смешно хмуриться. А я вот, знакомы вы там или нет, на него последнюю рубашку поставила. — Леди Китти задумчиво потрепала свою дизайнерскую блузку. — Как есть, бедняга… Вы женаты, Бруно?

Снова все отрицать? Или же придерживаться правды, насколько позволяют соображения безопасности?

— Женат.

На Ханне, не на Пенелопе.

— Выводок очаровательных деток?

— К сожалению, пока нет.

За исключением Ноа.

— Будут, еще будут. Дайте срок. Вы же, наверное, день и ночь стараетесь. А жена работает?

— О да.

— Работа тяжелая?

— Очень.

— Бедненькая. Ей хоть удалось выбраться с вами на выходные куда вы там ездили ишачить на Бринкли?

— Что вы, это же не светское мероприятие, — ответил я, прогоняя из головы образ обнаженной Ханны, сидящей рядом со мной в бойлерной.

— И Филип был с вами?

— Филип?

— Да, Филип. Не валяйте дурака.

— Боюсь, Филипа никакого не знаю.

— Еще как знаете. Он ведь у вас там самый главный. Бринкли пляшет под его дудку.

Вот-вот, в том-то и проблема, подумал я, по-своему благодарный, что мои опасения подтвердились.

— Филип, когда звонит, ни за что не оставит сообщения. Как и все ваши. “Просто передайте, что звонил Филип” — вот и все! Как будто на свете один-единственный Филип. Ну, опять скажете, что не знаете его?

— Я уже говорил.

— Говорить говорил, а сам-то покраснел, ах, как это мило. Он, наверное, приставал к вам, да? Бринкли зовет его “Африканский киса”. А с каких языков вы переводите?

— Прошу прощения, не имею права разглашать эти сведения.

Тут взгляд леди Китти остановился на моей сумке, которую я поставил рядом с собой на пол.

— Ой, а что это у вас там, кстати? Бринкли говорит, надо всех обыскивать, кто в дом приходит. Он над парадной дверью установил целую батарею видеокамер, так что самому приходится девок таскать через черный ход, чтобы не попасться.

— Там только магнитофон, — отчитался я и предъявил его.

— А зачем?

— На случай, если у вас нет.

— Дорогой, мы ту-ут!

Она раньше меня услышала, что вернулся муж. Быстро вскочив с места, леди Китти мигом убрала в сервант свой бокал и шейкер, попрыскала чем-то себе в рот из ингалятора, оказавшегося у нее в кармане блузки, и с видом провинившейся школьницы подлетела к двери в большую гостиную.

— Его зовут Бруно, — жизнерадостно доложила она приближающимся шагам. — Он знает Макси и Филипа, но притворяется, будто не знаком с ними, женат на женщине, которая трудится в поте лица, хочет детишек, но пока не получается, и у него с собой магнитофон на случай, если вдруг у нас нету.

Момент истины приближался. Леди Китти исчезла, а передо мной вырос ее супруг, одетый в приталенный темно-синий двубортный костюм в тонкую полоску по моде конца тридцатых годов. Всего метрах в ста отсюда Ханна ждала моего сигнала. Я заранее набрал ее номер на мобильном. Всего через несколько минут, если все пойдет по плану, я представлю Джеку Бринкли доказательства того, что вопреки своим благородным намерениям он вот-вот сведет на нет все добрые дела, которые совершал для Африки на протяжении многих лет. Его взгляд скользнул по мне, потом внимательно изучил комнату, потом снова задержался на моей особе.

— Это ваша? — Он держал мою визитную карточку за самый уголок, словно она мокрая.

— Да, сэр.

— Так как же вас все-таки зовут?

— Синклер, сэр. Но это для официальных целей. Под этим псевдонимом я работал на выходных. Вам, наверное, лучше знакомо мое настоящее имя — Бруно Сальвадор. Мы с вами переписывались.

Я решил не упоминать о рождественских открытках, ведь они были не личного свойства, но не сомневался, что он помнит мое письмо в поддержку его деятельности. Очевидно, и впрямь помнил, так как поднял голову и с высоты своего немалого роста оценивающе уставился на меня поверх очков в роговой оправе, ни дать ни взять судья с трибуны: ну-ка, что мы тут имеем?

— Ну хорошо, Сальвадор, давайте-ка первым делом избавимся от этой штуковины.

Лорд Бринкли забрал у меня магнитофон, убедился, что пленки в нем нет, и вернул его; помнится, это и заменило нам рукопожатие.

Он отпер ключом пузатенький секретер, уселся перед ним боком и принялся изучать свое письмо ко мне, с постскриптумом от руки, где он выражал надежду когда-нибудь со мной встретиться и сожаление, что я не проживаю в его избирательном округе (он тогда был членом палаты общин). В конце стояли два восклицательных знака, что меня особенно умиляло. Лорд Бринкли читал письмо с таким добродушным выражением лица, словно сам получил его и несказанно этому рад. Дочитав, он, по-прежнему улыбаясь, положил его на стол перед собой, как бы давая мне понять, что намерен еще вернуться к нему позже.

— Так что же у вас за проблема, Сальвадор?

— Прошу прощения, сэр, но это скорее ваша проблема. Я всего лишь переводил.

— Правда? А что переводили?

— Да все, что требовалось, сэр. Для Макси, само собой. Он ведь ни одного языка не знает, ну, кроме английского. А у Филипа суахили слабенький. Так что я угодил, так сказать, под перекрестный огонь. Изворачивался как мог. И над ватерлинией, и под ней.

Тут я виновато улыбнулся. Признаться, я рассчитывал, что лорду уже доложили о моих подвигах в его честь, каковые в целом безусловно заслуживали внимания, пусть и вышло так, что я совершал их не по ту сторону баррикад. Это я и собирался объяснить ему, чтобы хоть отчасти восстановить свое доброе имя в его глазах.

— Ватерлиния? Какая еще ватерлиния?

— Вообще-то это выражение Макси, сэр, не мое. “Под ватерлинией” я сидел в бойлерной. Прослушивал разговоры делегатов во время перерывов. У Макси есть один подчиненный по кличке Паук… — Тут я сделал паузу, чтобы проверить реакцию собеседника, но, похоже, он слышал об этом впервые. — Паук — профессиональный слухач. У него куча допотопного оборудования, которое он наспех смонтировал перед отъездом. Прямо набор “Сделай сам”. Но вы, полагаю, и об этом ничего не знали.

— О чем конкретно?

Пришлось начать заново. Утаивать что-либо было бессмысленно. Дело обстояло куда хуже, чем я опасался. Филип скрыл от лорда Бринкли все что только можно.

— Сэр, весь остров был утыкан жучками. Даже беседка на холме. Когда, по расчетам Филипа, переговоры достигали переломного момента, он объявлял перерыв, и я мчался в бойлерную подслушивать, а потом пересказывал основное Сэм, чтобы Филип и Макси держали ситуацию под контролем к началу нового заседания. По мере необходимости они консультировались по спутниковому телефону с Синдикатом и с друзьями Филипа. Вот почему мы в результате занялись Хаджем. То есть не мы, а Филип. С помощью Табизи, надо думать. А я невольно послужил орудием…

— А кто такой Хадж, позвольте спросить?

Невероятно, но факт! Как я и предполагал, даже будучи единственным человеком, уполномоченным сказать роковое “да”, лорд Бринкли не имел ни малейшего представления о том, что творилось под его эгидой.

— Хадж — один из делегатов, сэр, — объяснил я как можно мягче. — Всего их было трое. Два командира вооруженных формирований — полководцы, если угодно — и Хадж. Это он вытянул из вас еще три миллиона долларов, — напомнил я с сочувственной улыбкой, причем Бринкли, кажется, понимающе улыбнулся в ответ, что неудивительно — ведь по телефону он так возмущался.

— И что же за командиры такие? — пожелал уточнить он, все еще недоумевая.

— Франко, представитель маи-маи, и Дьедонне из племени баньямуленге. У Хаджа вооруженных отрядов как таковых нет, однако он способен в любой момент собрать хоть целую армию. В Букаву он владеет конторой, продающей минеральное сырье, еще ему принадлежит пивной завод, несколько гостиниц и ночных клубов, а его отец, Люк, — крупный предприниматель в Гоме. Ну, это-то вам и без меня известно, правда?