Я провожу пальцем по ее щеке, просто так я могу сохранять спокойствие, касаясь ее. Мне нужно дотрагиваться до нее, чтобы понимать, что она действительно здесь. Здесь со мной. Не с ним.

— Ты думаешь, что это может быть с нами?

— Честно? Нет. Но я ошибалась. И это стоило мне моей свободы. Уйти без последствий не вариант для меня. Моя жизнь будет разрушена.

Я храню молчание, потому что все, что я мог бы сказать, были бы стандартные слова. Она права во всем. Она не может просто уйти. И совершенно не важно, что Эван делает с ней, и не важно, что он постоянно мучает ее, во всем этом у Элли есть своя собственная роль, которую она должна сыграть. Заботливая, любящая жена, сильная, гибкая и терпеливая. Идеальный пример изящества и элегантности.

— Джастис?

Я улыбаюсь, отрываясь от своих разрушающих мыслей, чувствуя, как они проникают все глубже в мое сознание.

— Да?

— Ты хочешь, чтобы я ушла? Ты хочешь, чтобы я ушла от него?

На моих губах уже крутится ответ, который обжигает мой язык, но я останавливаю себя и сглатываю, прежде чем отвечаю:

— Я хочу, чтобы ты сделала то, что сделает тебя счастливой.

Она целует в ответ меня в губы, и ее поцелуй удобно устраивается в моей груди, словно ленивая кошка. Мои губы блуждают по ее волосам, и я заключаю ее тело в свои крепкие объятия, отказываясь разрешить ей уйти.

Я мог бы сделать Элли счастливой. Я мог бы заполнить ту пустоту, которая останется после существования в верхушке общества. Но что тогда? Как это повлияет на мой бизнес? Мою репутацию? Не раскрою ли я себя и не начнется ли снова охота на ведьм, которая и привела меня в уединенную пустыню несколько лет назад?

Я чувствую, как ее дыхание становится глубже и резче, поэтому я закрываю уставшие глаза.

— Пожалуйста, не оставляй меня, ангел, — шепчу я, где-то на грани сна, погружаясь в самые красивые мечты. — Я не хочу больше быть в темноте.

*

Одетый только в мягкие, фланелевые брюки, я бреду на кухню, ведомый запахом бекона, яиц и тостов. И кофе. Ох, сладкий, чудесный кофе.

От вида горячего завтрака и свежего кофе у большинства мужчин сразу же повышается слюноотделение, но вид Элли, порхающей на кухне, в одной из моих толстовок из подготовительной школы, с беспорядочным хвостом на макушке — это просто восхитительное зрелище. Серая толстовка для нее слишком огромная, на пять размеров больше, поэтому соскальзывает, оголяя плечо и обнажая верхнюю часть ее груди. Я не теряю времени и направляюсь прямиком к ней, чтобы опустить свои губы на великолепную кожу.

— Доброе утро, — она улыбается, но ее внимание приковано к сковороде, в которой готовится яичница.

— Доброе. Тебя не было рядом, когда я проснулся.

— Я была потной и горячей, поэтому мне необходимо было принять душ. Плюс, я слишком проголодалась, чтобы заснуть. Мы на ужин ели только мороженое, — она поворачивает голову и дарит мне нежный поцелуй.

— Говори за себя. Я поглотил больше, чем только мороженое.

Румянец окрашивает ее щеки, и я не могу устоять, чтобы не поцеловать одну из них, находящуюся ближе ко мне, и почувствовать тепло ее кожи под своими губами. Мои губы сами собой начинают путешествовать вниз по ее шее, медленно передвигаясь к чувствительной области за ушком.

— Эй! — взвизгивает она. — Кое-кто из нас стоит у раскаленной плиты и готовит еду! Иди, садись, завтрак готов и твой кофе уже на столе.

Я щиплю ее за голую попку, прежде чем сделать, как она говорит.

— Сегодняшние газеты лежали на столе, когда я пришла сюда. Я надеюсь, что тот, кто их принес, не заглядывал к нам. Вот черт, ты можешь себе вообразить?

— Неа. Мои люди не такие, — говорю я, потягивая кофе. Я отодвигаю в сторону «Аризона рипаблик» и беру «Нью-Йорк пост», радуясь, что она аккуратно сложена, значит, Элли ее не читала.

Мне бросается в глаза верхняя статья на шестой странице, и слепая ярость заливает кровью глаза. Я отчетливо читаю заголовок и вижу его напыщенную фотографию, на которой он выгляди жалостливо, «жалкий ублюдок» — мелькает у меня мысль, я не в состоянии такое переварить. Я не могу принять это. Это миф, ложь, такая же, как и миф о чертовом Пасхальном зайце или про Деда Мороза.

«Светский лев Манхэттена Эван Карр…

Эван Карр, внук бывшего губернатора, Уинстона Карра, раскололся вчера и приоткрыл завесу тайны о своем браке и о жене, Эллисон Эллиот Карр, об изменах и беременности, и как он надеется все исправить. «Я люблю свою жену, — с самого начала говорит он. — И я никогда — намеренно или нет — не сделаю ничего, чтобы причинить ей вред. Я знаю, что мне предстоит проделать большую работу, чтобы все исправить. Но я хочу доказать ей, что я могу быть достойным мужем, несмотря на то, что меня застукали с подружкой Эллисон, Келси ван Вейс, которой она, кстати, очень доверяет». Он не отрицает и не опровергает обвинений. В то же время он и не опровергает никакие высказывания, появившиеся в газетах, и не обвиняет их в клевете. «Я наделал много ошибок и знаю это. Я предал ее и сейчас я готов заплатить. И я сделаю все, чтобы вернуть ее доверие. Я, в конце концов, собираюсь сделать все для нее». Миссис Карр в настоящее время проводит время на эксклюзивном спа-курорте в одиночестве, хотя ранее и сообщалось, что она находится в центре реабилитации. Она абсолютно здорова и стремится к тому, чтобы восстановиться».

Я читаю статью еще раз, анализируя каждое слово. Это полное собачье дерьмо. С первой строчки и до последней — полная херня. В своих необдуманных изменах Эван подстать своему долбаному отцу, и представляет собой избалованного мужа с выдуманными, заученными, шаблонными извинениями. Он, вероятно, выучил эту чепуху и городит ее слово в слово не первый раз, и считает, что может повторять неоднократно.

— Эй, я могу посмотреть газету, после того как ты закончишь читать? — просит Элли, выводя меня из моих убийственных размышлений, и я вздрагиваю.

Я смотрю вниз на газету передо мной. Эван выглядит сильно расстроенным и полным раскаяния. Он выглядит точно так же, как и любой любящий муж, когда ему не хватает своей второй половинки.

— Конечно, — киваю я. Затем, к большому сожалению, кружка в моей руке, которую я подношу к губам, вдруг выскальзывает из пальцев, и оскорбительные страницы тонут в горячем кофе.

— Вот черт! — шиплю я, спрыгивая с табурета, боясь, что кипяток прольется на мою голую кожу. Я хватаю салфетки и рулон бумажных полотенец, отрывая полотно и скатывая его в шар. Элли в мгновение ока мчится за кухонным полотенцем, после того как лицо Эвана искажается до неузнаваемости.

— Все нормально, — говорит она, вытирая поверхность стола, пока я убираю беспорядок. — Я сделаю тебе другую чашку.

— Нет, — отвечаю я, вставая рядом с ней. Я целую ее в шею, а мои руки змеей оплетаются вокруг толстовки, которая заканчивается на середине ее бедер. — Садись. Я позабочусь об остальном.

Эван может сколько угодно строить из себя заботливого мужа перед камерами, но именно я кладу ей сливки и сахар в кофе. Я подаю ей завтрак, давая отдохнуть ее гладким, голым ногам на моих коленях. И я буду тем, кто распластает ее тело на моем кухонном столе и накроет ее опухшую киску своим ртом, в то время как она будет мурлыкать мое имя, словно молитву.

Элли может принадлежать Эвану по закону, но ее естество принадлежит мне. И в битве между львами, ни один не даст трахать то, что принадлежит другому. Это все основано на грубой силе, хитрости и инстинкте. Три вещи, которые я использую всю свою жизнь, чтобы выжить.

*

Мы сидим на диване и целуемся, как озабоченные подростки, телевизор работает в фоновом режиме. Элли настояла, чтобы я одолжил ей боксеры, чтобы она смогла присесть на диван, хотя, если честно, я был бы счастлив, если бы мягкая блестящая кожа дивана пропиталась ее запахом.