— Сроки... Всему есть сроки.

Большего от него добиться было нельзя. Одни на то говорили не скрывая — чудак. Другие задумывались. Он на то внимания не обращал и жил прежним порядком.

К нему-то Деларов и привел Григория Ивановича.

На углу Никольской в подвалы Нила Вахромеевича вела крутая лесенка старого красного кирпича жесткого обжига. Перильца у лестницы были истерты, видать, не один человек по ступенькам этим хаживал. Нил Вахромеевич многим был нужен. Тяжелая, на медной клёпке дверь подвала отворилась с трудом. Приказчик указал, как пройти к хозяину.

Нил Вахромеевич сидел под кирпичным сводом низкого окна, перед ним горела свеча. Когда приказчик сказал, что к нему гости, Нил Вахромеевич поднял к вошедшим большое нелюбопытное лицо, однако выслушал Деларова внимательно и перевел глаза на Григория Ивановича.

Шелихов ничего таить от старика не стал. Все рассказал. Даже и о мечтах своих — ходить русскими кораблями к далеким южным островам, в Макао, Кантан. Разгорелся лицом, как в молодости. Говорил волнуясь. Нил Вахромеевич время от времени поднимал на него неспешный взгляд, смотрел подолгу, но молчал, пальцами трогая лежащий перед ним на столе большой московский калач с запеченой ручкой. Отламывал по кусочку, клал в рот за густую, необыкновенно пышную бороду, жевал со вкусом. Затем взял стоящую тут же кружку с молоком, выпил до дна, поставил с осторожностью на стол.

Помолчали. В тишине за тяжелым, неподъемным поставцом, невесть для чего поставленным у кирпичной стены, скрипнуло, и тут же вроде орех прокатили по полу.

— То мышка,— сказал Нил Вахромеевич,— балует.

И опять помолчали. У Нила Вахромеевича тяжелые

веки опустились на глаза. Но вот что-то произошло в его лице, веки затрепетали и поднялись.

— Так,— начал он,— значит, Голикова дочки скушали. Ну что ж... Отцовый рубль круглый, катится бойко. Говоришь, товар меховой есть,— прищурился глазом на Григория Ивановича,— как продать, спрашиваешь? — Усмехнулся.— У нас на Москве бают: купить — что вошь убить; продать — что блоху поймать. А? Остер московский язык? — Поискал, не глядя, рукой по столу, но калач был съеден, и рука, ничего не найдя, остановилась. Нил Вахромеевич решительно сказал: — Малую лепту для торжества русского купечества на морях внести хочу, и товар у тебя возьму по хорошей цене. Пускай лежит, мне неторопко надо. Цену дождусь. Ан помни на дальних дорогах московскую поговорочку, что я скажу.— Поднял толстенный, что у иного рука, палец, помотал им перед Шелиховым.— Купец что стрелец: попал, так с полем, а не попал, так заряд пропал! И бей в цель! — Крякнул, словно квасу выпил ядреного.

Шелихов сделке был рад. Евстрат Иванович ничего не сказал, но подумал: «Плохи дела новоземельские. Ну а ежели бы отказал Нил?» И запнулся о незаметный камушек.

На деньги Нила Вахромеевича Шелихов снарядил для новых земель три галиота.

Баранов за минувший год многое успел. Оставив Павловскую крепость на Кильсея, с отрядом русских и коняг высадился на матерую американскую землю и, хотя не без приключений, дошел до мыса Святого Ильи. Участвовал в бою с воинственным племенем калошей, копьем ему пробили рубаху. Дыра была — кулак пролезет. Чуть-чуть — и до живого бы достали. Когда бой закончился, Баранов посмотрел на дыру и головой покачал: «Да, рядом безносая была».

Поход, однако, был удачным. До мыса Святого Ильи расставили и врыли столбы державные с обозначением принадлежности сих земель России. С калошами мир нашли. Александр Андреевич сам вел переговоры со старейшинами и вождями. Но то были дела походные. Больше радовало другое.

В Чугацком заливе основал Баранов новую крепостцу. Лес здесь был таков, что не галиот, но флот построить можно, а известно, что на одно только судно шли тысячи отборнейших стволов.

Первый дом еще не срубили, к Баранову пришел Яков Шильдс. Встал, выставив упрямую челюсть. Александр Андреевич глянул и понял, о чем речь пойдет. Но все же сказал:

— Подожди, крепостцу до ума доведем, тогда уж...

И не закончил.

— Нет,— возразил Шильдс, и челюсть у него резче обозначилась, глаза высветились.— Крепостцу и верфь строить надобно одновременно. Смысл в том есть, и немалый.

— Мужиков где взять,— развел руками Баранов, хотя настойчивость Шильдса ему понравилась,— мужиков?

— Нет,— упрямо повторил Яков,— лес будем валить, и тот, что поплоше, пойдет на избы, лучший — на верфь.

Баранов хмыкнул, покосился на упрямца. Резон в словах Шильдса был.

— Ладно,— сказал Александр Андреевич,— только людей много не проси — не дам. Не могу. Сам вертись.

Через час Шильдс с мужиками ушел метить и валить сосны для верфи.

В тот же день к Баранову пришли Иван Шкляев и Дмитрий Тарханов, прибывшие с недавним галиотом из Охотска. О последнем Шелихов Александру Андреевичу писал: «Сей человек горной науки унтер-офицер, и ты его незамедлительно к делу пристрой». И вот сей горной науки унтер-офицер со Шкляевым притащили в землянку управителя тяжеленные мешки с неведомой поклажей. Сбросив с плеча груз, Иван сказал управителю:

— Ну, Александр Андреевич, с полем поздравь.— Рукавом армяка отер пот с лица, тряхнул головой, отбрасывая налипающие на лоб волосы.— Удача большая.— Развязал мешок и сунул в руки опешевшему Баранову черный, как смоль, камень.

— Гляди,— сказал требовательно.

Управитель повертел в руках камень, глянул на пришедших вопросительно.

— Что смотришь? — воскликнул, горячась, Иван. Выхватил камень, разломил ударом о колено, и обломки чуть не под нос управителю поднес.— Уголь! Да какой уголь!

Дмитрий Тарханов стоял улыбаясь. Иван нетерпеливо оборотился к нему. Тарханов развязал свой мешок. Вывалил под ноги Баранову еще груду камней.

— Железная руда,— сказал,— хоть завтра можно сооружать печь, и свое железо будет.

Баранов обрадовался несказанно. Подхватил камни с земляного пола, вертел, разглядывал.

— Свое железо! — Воскликнул.— Ну, браты, удружили! Ах как удружили!

Вот так разом все и навалилось: и крепостцу заложили, и верфь, и печь для выплавки железа. Баранова дела закрутили, как водоворот.

— Ничего,— говорил счастливый Яков Шильдс, сидя на пне только что сваленного дерева,— это хорошо, когда дело кипит. Знай поворачивайся.— Сам весь в смолье, руки ободраны до крови, но довольно морщил нос.— Ей-ей, хорошо. Вот верфь поставим и доброе судно заложим. Хорошо!

Верфь поднималась. В перекрестьях брусьев сновали мужики, и Яков, разговаривая с управителем, нет- нет но взглядывал на свое детище. И не выдержал, сорвался с места, побежал по хлюпающим под сапогами мосткам. Непорядок углядел. Баранов посмотрел вслед. Попервах-то показалось — медлительный человек Яков Шильдс. Слово из него трудно было вытянуть, а в деле Шильдс горячность выказал. Да оно так и должно — мастер в работе всегда горяч. Какой он мастер, коли не болеет душой за дело? Повезло Баранову с людьми, хотя и так ясно было, что на край земли хилыми ногами не дотопаешь и сюда ленивый не пойдет. Это ни к чему такому. Однако удивляться можно было — сколько груза могут взять люди на свои плечи.

Иван Шкляев с Дмитрием Тархановым и не спали вовсе, как уголь да руду нашли.

— Железо выплавить,— говорил Иван управителю,— не просто. И первое — печь.

Сидел он у корыта с глиной и старательно, как и баба тесто не вымешивает, перетирал, тискал ведомое только ему желтое месиво, пищавшее под сильными пальцами.

— А для печи,— поднял глаза,— главное — глина.

И вновь склонился над корытом. Ухватил кусочек месива, близко поднес к лицу, не то разглядывая, не то желая попробовать на вкус. Смотрел долго, у виска морщины пролегли, но вот губы сломались недовольно, и Иван с досадой, не глядя, бросил глину в корыто.

— Не то,— сказал огорченно,— не то.— Пояснил:— Нет доброй вязкости. Перегорит кирпич. Не выдержит хорошего огня.