Это был настоящий вызов советской идеологической машине. Руководство КПСС и СП считали себя обязанными максимально жестко реагировать на эти действия, свидетельствовавшие о том, что авторы «Метрополя» отказались от привычных для литераторов правил игры. В отличие от многих других авторов неофициальной культуры, участники альманаха действовали открыто и призывали к участию в проекте своих коллег. Писатели полагали, что в культурной политике страны может наступить «оттепель-2» — как в результате политики разрядки середины 1970-х, так и потому, что после ряда громких скандалов с запретами произведений, изгнанием писателей и разгонами художественных выставок, казалось, власти решили дать «задний ход». Было устроено несколько выставок произведений художников андеграунда, в 1976 г. в журнале «Дружба народов» была опубликована повесть Юрия Трифонова «Дом на набережной», где описывались сталинские идеологические кампании.

Руководству ЦК КПСС хотелось переложить ответственность за происходящее не на цензуру или КГБ, а на руководство Союза писателей и тем самым не привлекать внимание к цензурным инстанциям — таким образом, как, по-видимому, казалось советским чиновникам, удалось бы избежать скандала, который мог стать международным. Однако организаторами и режиссерами травли авторов и редакторов альманаха были именно ЦК КПСС и руководство КГБ — они-то и определяли политику Союза писателей.

22 января 1979 г. было созвано расширенное заседание секретариата, стенограмму которого мы приводим ниже. В присутствии примерно пятидесяти писателей — членов руководства МО СП — это заседание вынесло идеологический и организационный «приговор»: альманах был признан политической провокацией, направленной на поддержку антисоветской деятельности на Западе, а также попыткой узаконить самиздат. Пятерых составителей убеждали отказаться от задуманного, но они не отступили от своих позиций.

Феликс Кузнецов в своем выступлении говорил о «Метрополе»:

«Любые попытки оторвать художников от корневых гуманистических традиций русской советской литературы терпят неизбежный провал и конфуз. Так получилось и с организаторами альманаха «Метрополь», пытавшимися под предлогом «заботы» о советской литературе добиться от нас публикации сочинений не только антихудожественных, но и идейно несостоятельных, — в противном же случае вызвать дежурные сетования буржуазных средств массовой информации о мнимом отсутствии «свободы слова» в СССР. Альманах этот, где в обилии представлены литературная безвкусица и беспомощность, серятина и пошлость, с полным единодушием осудили ведущие наши писатели и критики, по заслугам оценившие этот сборник как порнографию духа»[238].

Таким образом, государственный аппарат столкнулся с новыми формами инакомыслия, и советская цензура, использовавшая все еще достаточно архаичные методы работы, оказывалась неспособной к борьбе против новых культурных явлений: их надо было нейтрализовывать более эффективно. Действительно, специфика истории российского государства заключается в том, что оно от автократической формы правления перешло к тоталитаризму, не претерпев тех трансформаций, которым подвергались западные демократии в течение более ста лет и которые в Европе и США сопровождали образование современного (модерного) государства.

Альтернативная история — «волна на грани выдоха и вдоха», некий фрагмент жизни между реальностью и вымыслом — в последнее десятилетие сложилась в один из самых востребованных жанров отечественной художественной литературы.

Что же делает таким популярным конструирование альтернативной истории в литературе?

Наверное, в первую очередь неудовлетворенность нынешним положением дел, в целом современным состоянием мира. Появляется соблазн изменить настоящее, поменять что-то в прошлом хотя бы при помощи художественного вымысла. Ведь так заманчиво быть творцом целых жизненных миров. Большую роль сыграл и начавшийся в перестроечный период пересмотр истории, когда все больше внимания стали привлекать поиски «исторической альтернативы», иных путей и возможностей развития нашего общества.

Свобода выбора — одно из завоеваний цивилизации, пишет историк А. Балод. Человечество вправе выбирать не только будущее, но и прошлое. Вот только необходимо понимать, что существует тонкая грань — между правдой и вымыслом, жизнью и литературой, историей и ложью[239].

Литературовед С. Соболев по праву полагает, что исследователям еще предстоит изучить феномен возникновения этого любопытного литературного явления, эксперимента, рожденного на стыке фантастики, истории, литературы, философии, политики. При этом он подчеркивает, что ошибочное использование термина «альтернативная история» идет от незнания значения слова «альтернатива». Альтернатива означает незаменяемый выбор только одного варианта из нескольких, при дальнейшей невозможности реализации других вариантов. Альтернативная история — это произведения, в которых рассматриваются вероятностные миры, выросшие из известных обстоятельств, после какого-то значительного или незначительного события, которое произошло не так, как в нашей реальности, и поэтому альтернативный мир стал кардинально отличаться от нашего. В произведении автор волен использовать известных исторических персонажей, порою — в совершенно несвойственном для них качестве, если это служит ему для решения каких-то определенных художественных задач[240].

У нас начало всему положил период горбачевской перестройки. Общество просыпалось. Важно было вернуть ощущение, что история зависит от людей, что в историческом процессе существует выбор, который в значительной степени определяется политической волей и энергией тех, кто участвует в нем. Чтобы поверить в альтернативность будущего, психологически важны были альтернативы в прошлом. Чем сильнее обнаруживало себя стремление уйти от тоталитарного прошлого, тем большей была потребность вернуться к истокам, к той точке, с которой движение пошло «не туда».

В годы перестройки сначала в связи с возобновленной критикой Сталина стали упоминать в качестве альтернативы имя Н. Бухарина, который вместо Сталина руководил бы страной и мог бы продолжить нэп, более либеральным образом построить социализм, избегая пути насильственной коллективизации, культа личности и ГУЛАГа. Однако «бухаринская альтернатива» вскоре перестала представлять интерес. В конце перестроечного периода резкой критике подвергались не только Сталин и его политика, но и Октябрьская революция, В. Ленин. «Либерального» большевика Бухарина заменил П. Столыпин: если бы его реформы в начале XX в. увенчались успехом, никакой революции в России не произошло бы.

Впрочем, истоки этого интереса уходят достаточно глубоко. Можно вспомнить, что еще в 1882 г. на страницах русского журнала «Исторический вестник» появились два «военно-прогностических» очерка известного писателя, участника русско-турецкой войны В. Крестовского — «Наша будущая война» и «По поводу одного острова (Гадания о будущем)». Первый из них весьма прозорливо предсказывал перспективы будущей войны на Востоке, а второй доказывал крайнюю необходимость организации русской военно-морской базы… на острове Цусима.

Расцвет советской фантастики в 1920-е гг. сопровождался и появлением первых настоящих «альтернативных историй» в отечественной литературе. В 1928 г. московское издательство «Круг» выпустило книгу трех уральских писателей В. Гришгорна, И. Келлера и Б. Липатова «Бесцеремонный Роман», одноименный герой которого отправляется в прошлое и помогает Наполеону выиграть битву при Ватерлоо, что, по мысли авторов, на девяносто лет приближает пролетарскую революцию. Так что первый роман в жанре альтернативной истории появился, по-видимому, именно в нашей стране. Но жанр «альтернативной истории» плохо сочетался с марксистскими принципами детерминизма и закономерности исторического развития и не закрепился.