Литмир - Электронная Библиотека

Что касалось прежних обитателей домов, в отношении их действовал неукоснительно соблюдавшийся комендантский час. Однажды вечером — мы с Августом еще отбывали объявленный нам срок — раздался выстрел, сопровождаемый сдавленным криком, и еще мгновение спустя во весь голос запричитала женщина. Оказывается, одному из часовых показалось, что в темноте за сараями мелькнул силуэт. Недолго думая, он выстрелил. И попал в старика, направлявшегося в уборную. Старик был убит наповал. А застреливший его солдатик, кстати сказать, человек в высшей степени религиозный, чего не уставал подчеркивать при всяком удобном случае, регулярно получавший из дома религиозную литературу, был отмечен наградой за «образцовое несение караульной службы». Когда его по-свойски спросили, дескать, не испытывает ли он, будучи христианином, укоров совести, он запросто ответил, что, мол, нет, не испытывает, ибо застрелил большевика, угрожавшего его фатерланду, а все большевики — суть богопротивники и враги христианского мира.

9 мая 1942 года началось наше наступление на позиции русских у входа на Керченский полуостров. Всю ночь не стихал гул моторов самолетов и наземной техники. Пробудились после спячки даже наши грозные «штукас» — пикирующие бомбардировщики Ю-87. На протяжении предшествующих недель все местное население согнали на рытье так называемого парпачского рва — противотанкового рва четыре метра в глубину и столько же в ширину, протянувшегося от Азовского моря до побережья Черного. Это сооружение было верхом инженерной мысли, но так и не помогло русским. Подразделения тяжелой артиллерии с помощью специальных зарядов сумели пробить в обороне бреши, через которые наши танки устремились дальше на восток, сминая деморализованные и беспорядочно отступавшие части Красной Армии.

Около полудня наше подразделение получило приказ перейти в наступление. Мы проезжали мимо мест недавних боев, наблюдая картины ужасающей мясорубки. Все вокруг было усеяно трупами советских солдат и офицеров, мы едва успевали уворачиваться, чтобы ненароком не наехать на чье-нибудь бездыханное тело. Я подумал о лошадях, о слонах, о других крупных животных, которые никогда не наступают на человеческие тела. Проезжая мимо группы оцепенело сидевших раненых русских, я заметил выражение ужаса и обреченности на их лицах. После нашего успешного первого и внезапного удара, сопротивления со стороны русских практически не было, и у нас захватывало дух от осознания победы над противником. Нам навстречу двигались бесконечные колонны военнопленных, большинство из которых были явно азиатской внешности. На броне наших танков и бронетранспортеров следовала пехота, но стоило нам приблизиться к одному из селений, как нас встретил ураганный огонь неприятеля. Наших пехотинцев как ветром сдуло.

Селение это называлось Арма-Эли и состояло из расположенных длинными рядами домов, окруженных садами. Местность здесь была равнинной, без единого деревца. В центре селения на перекрестке двух главных его улиц возвышались земляные бастионы около трех метров высотой. Земляное кольцо охватывало участок диаметром не менее ста метров. Внутри кольца было установлено несколько зениток, так что атака этих позиций русских с воздуха силами люфтваффе была бы сопряжена с серьезными потерями. Кроме этого, в земляном валу были устроены пулеметные гнезда и обустроены позиции для противотанковых орудий так, что все подходы к селу контролировались оборонявшимися. «Иваны» снова продемонстрировали свое умение использовать обычную землю в качестве фортификационных материалов. Немцам это удавалось значительно хуже.

Чтобы не сбивать темп наступления, был отдан приказ атаковать земляной бастион русских, и когда один из водителей танков едва не ослеп, я был послан ему на замену. Узость улиц селения существенно ограничивала оперативный простор — мы вынуждены были действовать узкой колонной, а продвигаться приходилось всего-то в трехстах метрах от земляной цитадели русских. Я на своей машине следовал за первыми пятью танками. Все еще на крыльях успеха после прорыва парпачского противотанкового рва наш взвод не думал ни о какой опасности, мы были уверены, что наша тяжелая артиллерия облегчит нам наступление. Как же мы заблуждались! Я едва не оглох от выстрелов 7,65-см орудия собственного танка и одуревал от всепроникающего смрада гари. Обзор через узкую щель был явно недостаточным, и я не мог составить представление об обстановке. Вскоре выяснилось, что «иваны» терпеливо дожидались, пока мы подойдем ближе и, дождавшись, открыли огонь. И тогда разверзся ад — не успел я опомниться, как три идущих впереди наших танка вспыхнули, как факелы. Наша атака захлебнулась. Не слыша себя, я пытался подавать команды и действовал, скорее повинуясь инстинкту, — резко дав задний ход, я попытался искать защиты за одной из хат. Нам ничего не оставалось делать, как дожидаться поддержки артиллерии. Очень многие из моих товарищей поплатились жизнью в том бою, и, видя, как наши офицеры срочно стали совещаться, как быть, я подумал, как они могли бросить молодых, по сути необстрелянных, солдат в это пекло.

Выбравшись из танка на воздух, я тут же рядом расстелил одеяло и в изнеможении опустился на него. Только к рассвету прибыли тягачи с тяжелой артиллерией. Я наблюдал, как артиллеристы развертывают позицию. Поднявшись, я подошел к ним переброситься словом. Невольно бросив взгляд на бастион русских, я подумал, интересно, а понимают ли они, что с минуты на минуту превратятся ни больше ни меньше, как в мишени для наших снарядов.

Миновал час, пока артиллеристы готовы были дать первый залп, за которым последовал еще один, и еще… Разрывы снарядов наших орудий превратили земляной бастион русских в месиво из искореженных остатков орудий, воронок, изуродованных до неузнаваемости человеческих тел. В воздух взлетали черные комья земли, оторванные руки и ноги, и я не в силах был оторвать взора от страшной и в то же время завораживающей картины. Неужто человеческое безумие и впрямь достигло своего пика? Артподготовка заняла не более двадцати минут. Когда мы пошли во вторую танковую атаку в лучах яркого восходящего солнца, виляя между продолжавшими дымиться подбитыми вчера вечером нашими танками, я слышал, как по броне моей машины пощелкивают пули.

Мы стали справа обходить земляной вал, а следовавшие за нами пехотинцы стали кидать ручные гранаты в его середину. А когда они, вскарабкавшись на бруствер, стали соскакивать в траншею русских, тут мы поняли, что неприятелю конец и что теперь пехота разберется и без нас. Когда я, немного погодя, выбрался из машины на остатки вала и взглянул вниз, взору моему предстала ужасающая картина. На относительно небольшом участке валялись тела убитых, их было не менее сотни! Многие были без рук, без ног, а иногда от людей оставались одни только туловища. Раненых было немного, и хоть ранения были легкими, эти бойцы были выведены из строя. И все же, невзирая на обреченность, эти люди не выбросили белый флаг капитуляции! Да, это был враг, к нему полагалось испытывать ненависть. Или все-таки и восхищение? Когда я, спустившись в траншею, дал умиравшей русской, одетой в солдатскую форму, отпить глоток воды из своей фляжки, поднял ее голову, помогая напиться, в горле засел комок, проглотить который я был не в силах.

Дорога на восток в направлении Керчи теперь была свободна. Вскоре выяснилось, что части Красной Армии были разгромлены и рассеяны, и мы проходили десятки километров, не встречая никакого сопротивления. Нам навстречу продолжали двигаться необозримые колонны военнопленных. Часто мы останавливались, чтобы дождаться не поспевавшие за нами подразделения и не позволить колонне разорваться. На этих долгих привалах у меня было в избытке времени подумать о пережитом. Я думал о том, жива ли еще та русская, которой я дал воды, о том, кто я и где мое истинное место, осталось ли во мне еще место для христианских ценностей, о том, достоин ли я быть среди людского сообщества.

Мы двигались параллельно побережью Черного моря. До Керчи оставалось еще около пятидесяти километров, жара сгущалась, вместе с ней пришла странная и непривычная влажная духота. На третий день после штурма Парпача с моря плотной пеленой надвинулся туман. Никогда в жизни мне не пришлось переживать ничего подобного. Еще буквально минуту назад было ясно, а тут мы оказались словно окутаны ватой — видимость снизилась до считаных метров. Мы уже были готовы думать, что это вовсе и не туман, а очередная хитроумная выдумка русских. Передвигаться в этой мгле было невозможно, все звуки увязали в ней, невозможно было разобрать команды, мы чувствовали себя потерянными, отрезанными от мира. Туман этот затянулся на полдня и сменился дождем. Постепенно молочно-белое месиво редело, а от земли начинал подниматься пар. Выхода не было — хоть видимость и установилась, на нас обрушилась новая напасть — в считаные часы земля превратилась в кашу, воронки и ямы заполнились водой — все вокруг превратилось в пейзаж из крохотных и коварных озер. Даже передвигаться пешим порядком было трудно — сапоги утопали в грязи. Вскоре забастовала и техника, колесная и гусеничная. Мой танк, надсадно закряхтев, умолк, увязнув гусеницами в грязи. Только лошади еще кое-как тащились, чавкая копытами в раскисшей земле, да наши тяжелые полугусеничные тягачи. Армия фельдмаршала Эриха фон Манштейна остановилась. Мы оказались на обширной равнине, слегка подымавшейся в восточном направлении, а где-то там, за горизонтом, затаился невидимый противник. Ну, — наконец-то, думали мы, они оказались в одной лодке с нами — тоже ни шагу вперед!

18
{"b":"242499","o":1}