Князь высунулся из-за сундука и крикнул Фрицику:

— Как дудка попала в руки Румцайсу? Он же не шёл по стрелкам!

— Если ваша светлость этого не знает, откуда знать мне, лакею? — откликнулся из-за двери Фрицик.

— Пойду посмотрю, — не утерпел князь и вбежал в каморку — проверить, что там происходит.

Тут в коридор влетели пчёлы, закружили, отыскали за дверью Фрицика и набросились на него. Фрицик — шасть к князю в каморку и поскорей захлопнул за собой железные двери: чтоб пчёлы не залетели.

Ручки у дверей нет, а замок — не какой-нибудь, а из самой Фландрии. Так что этих двух непросто будет вызволить.

А у фонтана перевёл дух довольный Румцайс: вот и птичка на воле, и ветерок тоже где-то гуляет. Румцайс подождал, пока пчёлы заберутся к нему назад в бороду и зашагал по тракту к Ржаголецкому лесу.

Пещера Румцайса находилась в такой чащобе Ржаголецкого леса, что туда не забредали даже деревенские девчонки, собиравшие ягоды. Чтобы увидеть человеческое лицо, Румцайсу приходилось вставать на колени над лесным озерцом.

— Румцайс, — сказал он однажды своему отражению в воде, — одному ведь грустно. То ли дело вдвоём. Тебе надо найти хозяйку. И поторопись, пока причёска в порядке и борода после стрижки не отросла.

«Тогда давай не будем откладывать», — ответило ему из родника отражение.

Тайными тропками вышел он через лесную чащу почти на самую опушку Ржагольца, где на распутье стоял большой дуб. Высмотрел он самую толстую ветку, повёрнутую к солнцу, залез на неё, протянул руку к небу и отломил два солнечных лучика. Были они тоненькие-претоненькие.

Лучики эти Румцайс красиво переплёл, и получился сверкающий перстенёк. С восходом солнца перстенёк светился и играл в его лучах, а вечером, едва оно заходило, он гас. Румцайс дождался полудня и ровно в полдень положил перстенёк на лесном перепутье дорог. Перстенёк сверкает, а Румцайс расчёсывает свою бороду гребнем, каким чернику собирают. Причёсывается, чтоб выглядеть покрасивей.

Вдруг у дерева промелькнуло синее блестящее пёрышко, и сойка крикнула:

— Идут!

Лесной дорогой шли к перепутью две ичинские девицы, обе красавицы писаные, и каждая хороша на свой лад.

У одной волосы чёрные, а ручки белые, у другой руки смуглые, а волосы цвета неспелой пшеницы. Одну зовут Аня, другую Маня.

Аня первая увидела солнечный перстенёк, подбежала, схватила и поскорей на палец надела, сразу же прикинув, что цепа перстеньку дукатов двенадцать, не меньше.

Тут выступил из кустов Румцайс и говорит:

— У тебя на руке мой обручальный перстенёк, так что придётся тебе взять меня к нему в придачу.

— Отчего не взять, — отвечает Аня. — К красивому перстеньку можно взять в придачу и разбойничка.

— Вот и ладно, — кивнул Румцайс. — Идём, покажу я тебе моё хозяйство.

И новёл Аню к своей разбойничьей пещере. А вторая девица, Маня, пошла следом за ними, шагах в двух, чтоб не мешать.

Дошли они до пещеры, и Румцайс остановился.

— Вот мой замок.

Аня посветила в пещеру солнечным перстеньком:

— Что-то пусто у тебя. В углу, правда, я вижу, сундук стоит. В нём, что ли, ты добро хранишь?

Вбежала в пещеру и — к сундуку, а в сундуке лежит пустой кожаный мешок, в котором и ветра-то совсем не осталось.

Аня сердито захлопнула крышку.

— Хотела бы я знать, кого в мужья беру — разбойника или нищего? Отправляйся-ка на разбой, иначе ты мне не нужен.

Неохота было Румцайсу ссориться с новой хозяйкой, он и пошёл. Едва скрылся Румцайс из виду, Аня сунула Мане в руки берёзовую ветку и велела ей как следует подмести в пещере.

Румцайс тем временем дошёл до дуба на перепутье. Зарядил он пистолет жёлудем и грустно выстрелил в воздух.

— Аня красивая, но злая как чёрт. Что делать?

А тут ещё солнышко просунуло сквозь ветки дуба золотой палец и тронуло Румцайса за плечо.

— Что ты сделал с моими лучами, которые взял тогда?

Румцайс честно признался:

— Сплёл я из них перстенёк, да, видать, не той дал.

Солнце нахмурилось:

— Да уж, видно, не той.

Румцайс снова зарядил пистолет, чтобы с горя ещё раз выстрелить.

— Будет тебе палить, этим дела не поправишь, — остановило его солнышко. — И так глубоко задумалось, что земля погрузилась в тень, а потом снова улыбнулось: у каждого свои заботы. — Вот дуб, под которым ты стоишь, — беда мне с ним. Всё лето он прячет жёлуди под листьями, и уж как только не приходится изворачиваться, чтобы все они как следует вызрели. Не придумаешь ли ты чего?..

Румцайс подошёл к дубу и крепко крепко обхватил его.

— Кто это? — удивился дуб.

— Это я, Румцайс.

Дуб стал считать в уме, а после и говорит вслух:

— Стою я здесь уже двести семьдесят пять лет, но ни разу никто меня так не сжимал в своих объятьях.

— Захочу — ещё и потрясу тебя, — засмеялся Румцайс в бороду, — только жёлуди посыплются.

— Ты шутишь, наверное, — испугался дуб. Посмотри, они ведь совсем ещё зелёные.

И он показал все жёлуди, какие росли на нём. Тут солнышко и погрело их, чтоб они лучше зрели.

— Спасибо тебе, Румцайс, за помощь. А теперь я тебе послужу. Возвращайся спокойно в пещеру.

— И всё? А больше ничего? — не поверил Румцайс.

— Больше ничего, возвращайся спокойно, повторило солнце.

Румцайс сделал, как оно велело. Сел он на камень перед входом в пещеру, всё ещё не понимая, каким образом солнышко ему поможет. Ни по чему не видно было, что судьба его повернёт к лучшему.

Маня старательно подметала пещеру берёзовой веткой, а Аня зажимала нос, выговаривая ей за то, что она пыль поднимает. Потом подгонять её стала, приказала землю в пещере посыпать песком и мелкой галькой.

Смотрел на всё это Румцайс сам не свои и, не удержавшись, воскликнул:

— Перепутал я, не Аня мне нужна, а Маня.

— Теперь уже поздно, — сказала Аня, будто отрезала.

А солнышко стало опускаться и закатилось за горы.

И перстенёк, пока оно заходило, тускнел и тускнел, а там и вовсе погас. Аня затопала ногами:

— Ради этой медяшки согласилась я стать хозяйкой у разбойника? За эту дешёвку никто и двенадцати грошей не даст!

И — хлоп его оземь, а гама ушла по дороге в Ичин.

Никто о ней не пожалел. Румцайс потоптался немного, словно сапоги ему жали, поднял потухший солнечный перстенёк и надел его Мане на палец.

— С восходом солнца он снова засияет.

А Маня ему:

— Я его взяла бы и такой.

Румцайс вздохнул:

— Уж и не знаю, как тебя просить остаться хозяйкой у разбойника. Ты такая беленькая да чистенькая.

Но Маня утешила его:

Это дело поправимое, запачкаться никогда не трудно, особливо в разбойничьем хозяйстве.

Хотя его светлость князь сидел по-прежнему в башне взаперти, а княгиня ещё не изволила вернуться из Копытова, всё равно разбойничьи тропки не устланы розами.

У Румцайса кончились все жёлуди для пистолета.

Он взял мешок и говорит Мане:

— Пойду проведаю, может, новые созрели, а то мне стрелять нечем.

Дошёл он до дуба на перепутье и видит — на самом верхнем суку сидит учитель Оченько, рассматривает через увеличительное стёклышко жёлуди и что-то пишет себе в книжку. Вдруг карандашик выпал у него из пальцев. Хотел учитель его поймать, да как то неловко повернулся, нога у него скользнула. Оченько и сковырнулся с дерева. Спасибо ещё — пряжкой зацепился за какой-то сучок. Повис он на пряжке и завопил на весь Ржаголец.

Румцайс подскочил легким разбойничьим скоком к дубу, тряхнул его, и Оченько рухнул прямо ему в объятья. Учитель сперва проверил — не повредилось ли увеличительное стёклышко, затем поблагодарил Румцайса:

— Благодарю. Меня зовут Оченько, я учитель из Ичина, естествоиспытатель, химик и физик. Если вам понадобится моя консультация, вы найдёте меня в школе.