Мыльницу — в карман, полотенце — на плечо, бегом по пустому коридору. Алена засмеялась — словно кто-то озорничал, бросал ее то к одной стенке, то к другой, с размаху стукнул о дверь. Она отшатнулась, нажала ручку, дернула и влетела, будто ее выбросили в тамбур. Ветер вздул халат, охватил холодом тело.
В амбразуре распахнутой двери на фоне бегущего леса — человек. Широко расставил ноги, свесился, держась за поручни, смотрит вперед, кажется — вот-вот оттолкнется и вылетит. Но стоит, будто каменный, не оглянулся даже. Только волосы, полы куртки и брюки раздувает ветер.
Где-то она его видела? Растрепанная жесткая бровь, глубокая впадина глаза, скула выдается, далеко не классический нос… Вспомнила! Убежать, пока не увидел?..
* * *
Спектакль в Доме ученых шел удачно. За кулисы приходили физики, историки, биологи, искусствоведы, пожилые и молодые. Голова у Алены закружилась. Хотелось, чтобы все слышали, что говорят о ней.
— Я должен зарисовать вас, — молодой художник-москвич держал Алену за локти, разглядывал ее лицо. — Поедемте к нам. Инна! Петя! — позвал он. — Мои друзья — биохимики. Мы вас просим. Где ваше пальто, вещи? У них своя машина — доставим вас домой…
— Или останетесь у нас ночевать, — вставила Инна.
Позади них мелькнул Саша.
— Вам не будет скучно, — уговаривал художник. — Эти биохимики — интереснейшие люди. А я только что из Индии, покажу зарисовки, расскажу… Вам не будет скучно, не бойтесь.
— Я и не боюсь! — «Какая уж скука! Если в роли Маши нарисует настоящий художник? А узнать об Индии от человека, своими глазами, глазами художника, видевшего страну? А биохимики — разве неинтересно? Они приветливые, простые». — Чего мне бояться?..
Алена увидела лицо Сашки над головой художника. Даже сквозь грим он темнеет от злости, делается бурый… И — бешеные глаза…
— Так едем? Где ваши вещи?
«Отказаться? Почему? Или надо сказать: „Мой муж пойдет со мной“? Глупо. Глупо, глупо! Ох, что делать? Ох, у меня идиотская рожа…»
— Вы знаете… поздно. — Улыбка испуганная, голос жалобный, надо приободриться. — Вы знаете, устала. Вы знаете, не могу. Извините, может быть, в другой раз? — Получилось развязно, и что за «другой раз», если он уезжает, — глупо! Сашка буравит взглядом. Скорей уйти. — Извините, до свидания! — Ни на кого не глядя, Алена побежала в свою уборную.
До утра они спорили с Сашкой.
— Ни с кем не поговорить, нигде, значит, не бывать? Или только под твоим чутким руководством?
— Нельзя актрисе лететь по первому зову куда угодно, с кем угодно.
— Почему «с кем угодно»? Художник симпатичный, биохимики очень славные — как это «с кем угодно»?
— Художник! Даже фамилии его не знаешь. Может быть, мазила вроде твоего Джека.
— Моего Джека не пошлют в Индию.
— А если у него пробивная сила вроде Недова?
Алена замолчала. Художник никак не похож на Недова!.. Но говорить, спорить — все равно останешься дурой. Надоело. Когда Сашка злится, даже в комнате душно. Ох, сидеть бы у биохимиков — совсем незнакомая специальность! — слушать про Индию… А портрет! Узнать, посмотреть, какая она — Маша? Как видится она людям? Он, конечно, настоящий художник, конечно, талантливый. Ну, что было бы плохого? Недостойного актрисы?
— Ты спишь?
Она отозвалась сердито:
— Не сплю.
— Аленка, ты ведь все можешь понять…
Тон у него мягкий, но чем-то обидный — она перебивает:
— Не могу. Я дура.
— Когда хочешь — умная. Отлично понимаешь…
— Не понимаю.
— Нам говорят, сами говорим об этом самом моральном облике. Ты бы видела свое лицо, бессмысленный смех, какое-то заигрывание, кокетство: «Я не боюсь, не боюсь». Первый раз видишь человека. Что они подумают о тебе, актрисе?
— Что хочу знать про Индию и биохимию, хочу…
— Читать надо больше. Ничего не читаешь, кроме учебников и художественной…
— Я люблю, когда рассказывают.
— Разжуют и в рот положат. Да еще такого наскажут! А ты всему веришь. На одном таланте далеко не уедешь. Не смеешь быть безграмотной! Актриса! Должна читать.
— Не могу, если неинтересно.
— Надо всем интересоваться.
— Не могу, не хочу, не буду, — упрямо шептала Алена.
Нет, не умела с ним спорить, злилась от бессилия, оставалась всегда виноватой, но не признавала за собой вины. А Сашка еще говорил:
— Боишься сознаться в ошибке, нет у тебя мужества — это мелко, недостойно.
* * *
Не успела убежать — художник оглянулся.
— Вы? Маша? Я забыл ваше имя в жизни! — Он, как тогда, держал ее за руку, разглядывал лицо. — Ну, здесь вам некуда от меня убежать. Я тогда набросал по памяти, но не то, не вы. — Говорил весело, а глаза были не такие, как тогда, и лицо не то — похудевшее.
— Вы болели?
— Нет. Куда вы едете? Станьте на минутку, как я стоял. Держитесь крепче. У вас руки сильные? Отлично. Хорошо. Ну, хватит. Все понял. Как передать этот бегущий мимо лес? Уступите мне место.
Алена стала рядом, чуть позади него, держась за один поручень.
— Какая зелень яркая, свежая, вся разная.
— Нет, как передать этот бег? А ну-ка станьте сюда еще раз! Держитесь крепко. Очень хорошо, — говорил за ее спиной художник. — Солнце на вашем халате, сверкает полотенце, волосы, и все полно ветром. Хорошо. Не замерзли?
— Холодно, а приятно.
— Ну, грейтесь. Закроем дверь. А куда вы едете?
— Сейчас в Барнаул. Вообще — поездка по Алтайскому краю.
— Хоть тут мне повезло. — Он сказал это слишком значительно и даже грустно.
— А где не повезло?
— Да много. Нет, рассказывать незачем. Я тоже на Алтай, и, значит, наши пути еще пересекутся. Говорят, места там неописуемые.
— Мы прошлым летом были. Удивлялись: почему художники не осваивают эту Целину?
— Ну, рассказывайте, рассказывайте. И люди вам понравились? Ну, рассказывайте — куда мне бросаться, с чего начать?
Он слушал так, что хотелось рассказывать — она вспоминала и вспоминала. А потом он заговорил об Индии. Можно было слушать без конца. Вдруг опять попросил ее встать на минуту в растворенной двери. А потом она сразу увидела его будущую картину — словами, лицом, движениями беспокойных рук он будто нарисовал ее:
— Девушка в распахнутой двери летящего поезда. Мчится мимо разноцветный лес, навстречу ветер, солнце, бьет сзади через дверь напротив. Понимаете? Вот сваливается несчастье, и жизнь уже не кажется человеку жизнью. Все мертвеет. Иногда надолго. А все-таки жизнь должна вернуться. Не той, какая ушла. Может быть, богаче. Ну, это по-разному. Бег поезда, утро, ветер, солнце — первое ощущение возврата жизни. Руки у девчонки еще худые, плечи острые, седую прядку над ухом, наверно, придется покрасить… Еще не верится, что можно жить… Понимаете?
Да, Алена понимала. Очень хотелось знать, какое же несчастье случилось у него. Но спрашивать бестактно, да он и не ответит. Вдруг спросила:
— А вас-то как зовут? Ни фамилии, ни имени.
Оба рассмеялись.
— Северцев Максим.
— А-а, знаю! А отчество?
— Если необходимо — Максимович.
И опять оба засмеялись. Стукнула дверь. Оттуда голоса, топот ног.
— Елена, Елена! Волновать коллектив и безумного мужа! Ай-ай-ай! Такая покорная жена! — Джек с удовольствием громогласно дразнит.
Появляется Сашка, вмиг оглядев ее и Северцева, исчезает. Опять она преступница.
Ввалились ребята, Глаша, Агния.
— Поганка! Устроила чепе!
— Думали: похищена? Вытряхнулась на полном ходу?..
— Телеграмму составили…
— С приметами: глаз кокетливый, смех бессмысленный…
Ух, язва Джек!
— Ладно. Заботливые товарищи! Навалились. Человек непривычный, испугаться может. — Алена старается шутить, пока друзья знакомятся с художником. Никак не понять, почему все, что она делает, оборачивается совсем не так, кажется Сашке глупым, некрасивым? Право, ему все в ней не нравится. За что же он любит ее? Разве можно любить, если все не нравится? Нет, она должна ему нравиться!
