Все лучшее дано мне в нерукотворной природе. И когда мне надо, я замираю в лесу, так притаиваюсь, так затихаю, что вижу, как поднимаются прижатые зимой травы, слышу, как трескается почка и как, прыгая, шлепается первая проснувшаяся лягушка. Я все это собираю и приношу туда, где я сам расту, сам живу, сам, как травы, поднимаю слои слежавшихся надо мной прелых листиков.

Сегодня я прошу, чтобы мне было легче подниматься и расти, легче было в тех усилиях, которыми приходится поднимать на себе тяжкое прошлое.

Я не потому прошу легкого вместо тяжкого, чтобы скорее выпрыгнуть, раньше всех показаться на свет, а только потому, что, истратив много труда, начинаешь переоценивать свое значение, гордиться перед нижестоящими и питать злое к вышестоящим и легко вырастающим.

Я прошу: улыбнись мне, матушка, и сдунь с меня, желтенького, старые тяжелые листки… Вспомни, сколько раз соблазнялось сердце мое величием трудного и сколько раз оно не пошло на соблазн!

Когда просыпаюсь, спешу скорей открыть занавеску и поскорей узнать, что там делается, – открываю занавеску на окне, все равно как перевертываю страницу неожиданной новой захватывающей книги.

Березовый сок. Вечер теплый и тихий, но вальдшнепов не было. Заря была звукоемкая.

Вот теперь больше не нужно резать березку, чтобы узнать, началось ли движение сока. Лягушки прыгают – значит, и сок есть в березе. Тонет нога в земле, как в снегу, – есть сок в березе. Зяблики поют, жаворонки и все певчие дрозды и скворцы – есть сок в березе.

Мысли мои старые все разбежались, как лед на реке, – есть сок в березе.

День прошел, как самый большой праздник, чего стоит жизнь одного только моего окна: какими чудесными узорами разукрасил его мороз поутру, как от солнца протаяла солнечная серединка, потом исчезло все и на краях, а вечером опять заузорилось. Так и весь день, как окно: в середине пламенеет воздух, плавится снег, и выступает вода на дороге, а утром и вечером все обрамляется легкоморозными зорями. День, как в раме, день, как окно в грядущее.

Природа есть родина всех талантов, начиная от росинки солнца, сверкнувшей всеми огнями, кончая талантами, переходящими в историю культуры.

Мое настоящее искусство – живопись, но я не могу рисовать, и то, что должно бы быть изображено линиями и красками, я стараюсь делать словами, подбирая из слов цветистые, из фраз – то прямые, как стены древних храмов, то гибкие, как в завитках рококо. Что же делать-то? При усердии и так хорошо.

А может быть, так и все художники работают мастерством чужих искусств, пользуясь силой родного? Молчаливый поток родства, продолжающий мир и иллюзию его.

Гляжу на лес, засыпанный снегом, расцвеченный лучами заходящего солнца, и мне возвращается старая душевная мысль о том, что удержать эту красоту можно только красками и что тут все в красках дело. А раз только в красках, то, значит, существо-то неуловимо, и все только кажется, и это «кажется» для художника является существом.

Апрельский свет – это темно-желтый, из золотых лучей, коры и черной, насыщенной влагой земли. В этом свете мы теперь и ходим.

Бывает, лежит, как первозданный порфир, красный мох большими глыбами, на глыбе – березка, а крепкая темная зелень брусники, облитая росой, блестит литым серебром.

Мне принесли белую водяную лилию. Я дождался, когда солнечный луч попал ко мне в окно и поставил стакан с купавой против луча.

Тогда желтое внутри цветка вспыхнуло как солнце, а белые лепестки стали так ярко белы, что неровности бросили синие тени, и я понял весь цветок, как отображение солнца на небе.

Долго смотрел на прекрасный цветок и затосковал по воде.

Не один человек, но вся природа и в ней каждый род, даже род атомов, протонов и всяких еще более мелких частиц материи, таит в себе носителя лица. В материи нет ничего мертвого, в ней все живое.

Предрассудок времени. Жизнь солнца настолько больше жизни отдельного человека, что в отношении к человеку какому-нибудь оно – вечность. А если бы у солнца было сознание, то человек весь даже для него был бы не больше шевелящейся плесени. Следовательно, длящаяся в веках повторяемость одного и того же явления, вроде восхода солнца, есть только с точки зрения существа с укороченным веком. С точки зрения какого-нибудь великого в отношении нашего солнца светила (как велико солнце в отношении человека) это солнце – лишь на одно вселенское мгновение вспыхнувший вертящийся клубок перегорающего металла.

Итак, длительности повторений, как нам кажется, в природе вовсе нет и быть не может. Это есть даже не реальность отношения нашего, а, скорее, настроение от усталости (для молодежи нет повторяемости, для старости все повторяется).

Понятие «законы природы» включают в себя нашу ограниченность восприятия жизни времени: на наш век солнце всходит и заходит, как ему положено «законом». И мы пользуемся этим «законом», считаем часы, минуты, секунды.

Но сущность нашей жизни совершается не по часам и законам. И все в природе неповторимо, все беззаконно и совершается в первый и в последний раз… Весной света мы даже и совсем забываем о времени, нам кажется, будто солнце не по закону пришло в повторении, а единственный раз.

Можно подходить к природе с тем, чтобы законы открывать, но можно открывать и беззакония: то, что случается единственный раз и больше уже никогда не повторится. Это чем отличается один человек от другого и носит название «я». Единственный раз это «я» пришло в мир, и больше никогда не придет. Но точно так же и день придет и уйдет: другого точно такого дня не повторится, и «пара» дней – это бессмыслица.

Пусто никогда не бывает в лесу, и если кажется пусто – сам виноват.

Вошел утром я в лес, и удивился, и обрадовался – сколько чудес совершилось в одну майскую ночь без меня: как позеленились дорожки, как подросли свечи побегов на молодых соснах, как возмужали березки, сколько лужиц закрылось вырастающей из-под них ярко-зеленой травой.

И так много, много всего, и все без меня, все делалось само собой на радость и удивление. И я радовался и удивлялся этому миру, где могут создаваться прекрасные вещи без всякого личного моего участия.

Но в том же мире есть другие вещи, растущие только во мне и вырастающие только из меня и непременно в моем присутствии. Я знаю их хорошо в моем томлении духа, в страданиях, в ожидании лучшего, но никто бы не знал об этих страданиях, если бы они, вырастая, не встретились бы через меня с тем прекрасным в природе, что создалось без меня.

Лес берегами, как руками, развел – и вышла река.

Такое задумчивое утро, что кажется, будто и петух кричит тем самым словом, какое держишь в уме.

Внутренняя жизнь природы – это я, или душа человека, и если надо что-нибудь в природе понять, то надо просто углубиться в себя, в то же время не выпуская из вида внешнего облика того, что захотелось в природе понять.

Мальчик спрашивал меня: почему мы весной не любим зиму, зимой осень, нет того, чтобы постоянно и одно и то же любить, отчего это так? И я маленький спрашивал себе тоже вечную игрушку, чтобы никогда не ломалась, но мне отвечали, что такой игрушки не бывает.

Так мы растем: мы не знаем, что вечная игрушка, вечное время года в нас самих заложено, и только рост бывает в разной среде, и в этой разной среде мы по-разному отражаемся.

С самого детства и до старости остается человек тем, кем он родился, но, как в лесу ель малая становится высокой, так и мы перемещаемся из разных слоев воздуха над землей все выше и выше.

Жизнь – борьба, но только разная бывает борьба и разные люди. Бывает борьба весны с зимой, когда знаешь, что, какая бы ни была страшная борьба, все кончится к хорошему и начнется новая прекрасная жизнь. Такими бывают и весенние победные ручьи и бывают весенние люди. А то борется лето с зимой, и бывают осенние хмурые люди, борются за жизнь, но знают наперед, что им не победить.