— А полтинник сдачи? — напомнила Маша.

— Мелочи нет, — буркнул Евстигней.

— Что вы на это скажете, господин министр финансов, Сергей Витте? — обратился ко мне Алексей Максимович.

Мужик ожидал моего ответа с видимым интересом. В те времена Витте вводил в России «винную монополию», имя его стало известно всем крестьянам.

— Что же я могу ответить… Пусть Евстигней Петрович на этот полтинник выпьет за наше здоровье.

— Вот это мило, это я могу похвалить.

— Мы вам даем не на водку, а на чай, — поправила меня Маша.

— На чай? Ну, Евстигней, качай! Садитесь в лодочку, а мы пойдем пить водочку.

Евстигней тронул кобылку в гору, еще раз пожелав нам счастливого пути. Когда он отъехал, я сказал:

— Я слагаю с себя обязанности министра финансов. Вручаю тебе, Алексей, свободную наличность: сорок восемь копеек серебром. Ты сам прекрасный финансист…

— Отставка принимается! — согласился Алексей Максимович. — Маша, бери котелок, пойдем со мною реализовать свободную наличность.

Маша вынула из-за пазухи аккуратный мешочек, застегнутый кнопкой, — в нем она берегла свою колоду карт.

— Пойдем, Маша. А вы тут, пока мы ходим, вскипятите чайник. Тут костры раскладывать не возбраняется.

Алексей Максимович с Машей пошли в гору вслед Евстигнею, а мы начали собирать топливо. Его на берегу находилось мало — все за лето сожгли переволокские мальчишки. Когда примерно через час вернулись Маша и Алексей Максимович, чайник у нас только собирался закипать.

Маша возвратилась веселая: в одной руке она несла почти полный котелок желтого топленого молока с пенками, а в другой что-то в узелке, связанном из ее платка. Алексей Максимович помахивал порядочной связкой баранок.

— Покажи, что выцыганила у баб.

— Не «выцыганила», а наворожила, — обиделась Маша. — Вот, глядите…

Она развязала платок, и мы увидели десяток печеных яиц, из них три крупных — гусиных, и небольшую краюшку серого хлеба.

— Она всем нагадала «исполнение желаний», — сказал Пешков.

— Я бы сколько принесла! Меня бабы не пускали, да он увидел и не разрешил.

— Обратите внимание и на мое приобретение — окаменелости не хуже позвонка ихтиозавра. Шестнадцать штук — сорок копеек. Кроме этого, в лавочке есть керосин, колесная мазь и лапти с подковыркою, очень хорошие, но мало пригодные в пищу.

Пешков потряхивал связкой, и баранки стучали, как кости.

— Это вещи большой древности. Едва ли их возьмет топор. Есть в натуральном виде не рекомендую — зубы сломаете… Размачивать в воде трое суток. Но я, товарищи, мастер трех цехов: малярного, литературного и булочного. И надеюсь, когда у нас будет больше дров, вечерком, я покажу вам, что эти окаменелости съедобны. Что касается трех гусиных яиц, то Маша выцыганила их у одной очень почтенной девушки. Бьюсь об заклад, яйца или тухлые или насиженные.

Все, что принесла Маша, мы быстро истребили, запив крутые яйца молоком. Гусиные яйца, все три, оказались насиженными — от них отвернулся даже Маскотт.

Решив докипятить чайник на той стороне, мы сели в лодку и перевалили на луговой берег. Тут на песках дров мы не нашли совсем. Не пивши чаю, мы двинулись дальше.

И опять мы идем бечевой вверх по Волге, вдоль плоских широких песков луговой стороны.

Знаете ли вы, что значит «закружиться» в лесу, когда ушел из дому с ружьем или по грибы ранним утром, а к закату выйдешь на знакомую дорогу — и не знаешь, куда по ней идти домой: вправо или влево? А то и так: проснешься ночью в своей комнате — и дверь там, где вчера были окна, а окна там, где вчера была дверь. Даже жутко! Во всех подобных случаях надо сделать какое-то внутреннее усилие, и все мгновенно поворачивается на невидимой оси и становится на свои места. Вот такое усилие мне пришлось сделать и, наверно, каждому из нас, чтобы убедить себя, что мы идем верно, домой, в Самару. Видно, что такое сомнение осенило и ребят: они недоуменно поглядывали на горный берег.

— А вы, ребята, как думаете? — спросил я. — Пожалуй, верно говорил нам в Усе мальчишка: «Не туда едете-то. Вам вон куда надо».

— Ну, еще чего! Верно едем, куда надо, только устали маленько, да и пищи маловато, — выразил общую уверенность Стенька с той улицы.

Мы шли верно: против воды, это было видно по воде. Просто мы устали.

— Что пищи маловато — несправедливо, — заметил Алексей Максимович. — Мы получили некоторое подкрепление, а кроме того, у нас есть окаменелости, в том числе позвонок ихтиозавра.

Уже вечерело, а казалось, что мы все на том же месте — против одинокой красной церкви Ермакова погоста. Белая церковь Переволоки чуть отодвинулась назад, а небольшая церквушка Кольцовки казалась еще далеко впереди… Даль нас обманывала. Дело в том, что мы шли луговой стороной по дуге окружности радиусом около восьми верст. Центром этой дуги являлся Ермаковский погост. Когда же мы решили перевалить снова на горную сторону, чтоб там отдохнуть или заночевать, то оказались верст на пять выше Кольцовки, на пустынном правом берегу под горой.

До Самары нам оставалось около сорока верст. Нас накрывала ночь, третья ночь нашего плавания. Она не сулила нам радости.

Дрова оказались в изобилии: плавун лежал на урезе вешних вод целыми пластами, и под верхним, мокрым от вчерашнего дождя слоем мы раскопали ломкие сухие прутья тальника. Они загорелись, как порох.

Весело трещало пламя нашего костра, в тихом воздухе оно вздымалось высоким столбом. От костра ночь стала еще темнее.

— Что же, опять кишки чаем полоскать? — угрюмо говорил Абзац. — Жратвы нет…

— Вот кабы в десятке у Стеньки была казовая вобла, мы бы ее теперь сварили, — напомнил Козан странный случай с пропажей воблы. — Эх ты, раззява!..

— Что делать, — примирительно заговорил Алексей Максимович, — торговка обсчитала парня. Он не виноват… Гм, кха… Я предложил бы сварить уху из золотой рыбки… Я не раз едал такую уху. Можете мне поверить — не хуже стерляжьей…

— Уж лучше не вспоминал бы, — буркнул Батёк. — Рыбу из банки раздать по рукам!..

За банкой, после ее опасной пляски с котелком и чайником, мы следили внимательно. Ее держали тщательно закутанной и подальше от танцоров.

Вася Шихобалов раскутал «бойкую» банку и напомнил:

— Банку на счастливого.

— Расчудесно, — согласился Алексей Максимович. — Так даже лучше. Предлагаю компромиссное решение: золотая рыбка будет роздана всем поровну, а засим каждый пожертвует, сколько может, в общий котел. Давно не ел ухи из золотых рыбок. Ужасно хочется!

— На это согласны! — за всех ответил Вася Шихобалов.

— Великолепно. А пока котелок закипит, я займусь приведением в съедобный вид баранок.

— А что вы с ними будете делать? — спросила Маша.

— Распекать.

— Чего это распекать? — удивился Стенька.

— А вот слыхал, как начальники распекают подчиненных, так и я… «Да как ты смел!.. Да я тебя в баранку сверну!..»

Маша отвинтила у банки крышку, высыпала на газету золотых рыбок и начала делить — всем досталось по одиннадцать штук.

Котелок закипел. Тогда все стали кидать в него по одной золотой рыбке, следя, чтобы не было обмана. Вася остановился на пятой рыбке. За ним перестали кидать и прочие.

— А соли в уху положить? — спросила Маша у Пешкова.

— Не рекомендуется. Хорошо бы перцу. Нет? Тогда будьте любезны заправить чаем. Чай в ухе из золотых рыбок вполне заменяет перец! — ответил от костра Алексей Максимович.

Маша вытряхнула из обертки остатки чая в котелок, скомкала обертку и кинула в огонь, в знак того, что и чаю больше нет.