— А хороши! — сказал Алексей Максимович.

— Скажи им «слово», — посоветовал я.

— Гм… воздержусь!

Завидев нас, один из стражников указал другому нагайкой, и тот взглянул в нашу сторону. Мы молча проводили их взглядом.

— Из всех видов собственности самый отвратительный — владение землей, — сказал Пешков. — Что они о нас подумали?

— Ясно, что: решили — едут самарские в кругосветку. Сгрузили лодку с подводы и собираются по-людски ехать вниз по Усе, Волгой вниз домой.

— Вероятно, очень вероятно, — согласился Пешков, — что они именно это подумали. Но мы «по-людски» поступать уже не можем… Вспомним Колумба, Васко да Гама и прочих великих путешественников. Матросы нашего корабля могут взбунтоваться. И нас, чего доброго, вздернут на рею…

— У Колумба было, помню, несколько не так: матросы требовали возвращения назад. Где же нашим ребятам взбунтоваться, они измучились.

— Вот именно, измученные и бунтуют.

Опять мы замолчали, глядя в разные стороны: Пешков назад, где стояли горы, а я вперед, на дорогу, откуда мог явиться мужик.

— А что толку, если мужик и появится? — прервал я унылое молчание. — Все равно у нас нечем ему платить.

— Но ведь вы, господин Витте, обещали изыскать средства. Я помню что-то насчет «скрытых ресурсов»…

— Именно скрытых. — Где?

— В твоем кармане.

Пешков сунул руки в карманы с явным намерением их вывернуть, но не успел.

— Едет! Едет! — кричали на бегу Стенька и Батёк. Подбежав, оба наперебой, задыхаясь, докладывали

Алексею Максимовичу:

— Едет… Ох, и конь у него!.. Маша с ним едет, а то еще мужик раздумает да свернет в сторону. Она с ним окончательно срядилась… Мужик-то говорит: я такой девушке и за полцены готов одолжение сделать. Хоть и засмеют меня на деревне, а уж свезу из Усы в Волгу… Не по-людски, а свезу за полцены!

— Почем же?

— За десять целковых согласился. Она с ним рядилась, рядилась. Сначала две красненькие просил — на одной помирился. Глядите: едет!

Из-за увала на дороге показалась сначала дуга, потом конская голова, вся лошадь, потом дроги, а на дрогах боком мужик, а с ним рядом Маша, держа за пояс мужика.

Под гору — и довольно круто — лошадь, перевалив взлобок, ничуть не ускорила шага, хотя к этому ее поощряли, напирая сзади, тяжелые лесовозные дроги.

И лошади падки на лесть

Лошадь, спасаясь от натиска тяжелых дрог, свернула в сторону и остановилась, тяжело поводя боками.

— Ага… Старый знакомый! — сказал Алексей Максимович приглядываясь.

— Ты его знаешь? — обрадовался я (вдруг по знакомству даром свезет?).

— Ну, как же… Это тот самый мужик, что у Щедрина в сказке трех генералов прокормил.

— Мы с тобой, к сожалению, не генералы, да у того мужика и лошади, помнится, не было.

— Да, это, конечно, обстоятельство, сильно осложняющее дело… Да, это лошадка!..

— Маша ему говорила про лошадь, — докладывал Батёк. — «Ох, — говорит, — дядя, какая у тебя лощадь-то!»

— А он?

— «Был, — говорит, — конь, да изъездился».

— А Маша?

— «Нет, — говорит Маша, — она и сейчас хорошая, да какая сильная!»

— А лошадь?

— Как дернет… И повезла.

— Понравилось? Значит, и лошади падки на лесть. Напрасно он ее бьет и ругает: такую лошадь хвалить — гору своротит!

Алексей Максимович был прав: напрасно мужик, не слезая с дрог, осыпал лошадь грозной руганью и ударами кнута по крупу, — лошадь только отмахивалась хвостом, — мол, «да ну тебя!» — и не трогалась с места. Маша крепко держалась за пояс мужика, чтобы тот не убежал, а может быть, боясь, что конь опять дернет. Лошадь не двигалась отдыхая.

— Милая! Хорошая! — плачущим голоском закричала Маша. — Довези хоть до лодки, красавица!

Лошадь стронула дроги с места и сама повернула к нам по дороге.

— Видите?.. Я говорил!.. — торжествуя, воскликнул Алексей Максимович.

— Тпру, милая, козел те забодай! — весело крикнул мужик.

Лошадь остановилась и вежливо кивнула головой.

— Здравствуй, дорогая, — ответил ей Алексей Максимович, — здравствуй, красавица. Здравствуй, милая, хорошая моя!

Лошадь храпнула, видимо польщенная, кокетливо завела грустные глаза и, расставив для устойчивости ноги, задремала…

Маша соскочила с дрог и, подбежав, шептала Пешкову:

— Он простой. Вы не говорите ему, что денег нет. Перевезет, а вы: «Ах, ах, портмоне потерял!» Мы потом ему по почте пошлем. Десять рублей — дешевле не хочет.

Мужик снял шапку обеими руками, посмотрел в глубь ее, чему-то усмехнулся и, надев шапку, сказал: — Наше вам почтение с полным уважением! Ваш слуга Евстигней, а прозваньем Бармалей. Честь имею быть. Так ему и слыть. А по батюшке Петров, с тем и будь здоров.

— Здорово, Евстигней Петрович! Значит, свезешь нас к Переволоке в Волгу? — уважительно, сняв шляпу, сказал Пешков.

— Вас? Вот так квас! Вам, дружочки, придется идти пешочком. А лодочку можно, коль поднесете водочки. Мне уже хозяйка говорила — да в моем коне какая сила? Дозвольте лодочку взглянуть, подымет ли? Подымет — ну и в путь!

Мужик пошел к лодке.

— А наши где? — спросил Батёк. — Вечно опаздывают!

— Они терн пошли сбирать.

— Ишь ты!.. Мы лошадь нанимали, мужика нашли, а они вон что… Айда, ребята, и мы…

Ребята побежали к терновому оврагу. Маша осталась с нами. Только крикнула им вслед:

— И мне принесите!

Евстигней обошел лодку, осмотрел ее с обоих боков, для чего-то постучал по борту и спросил:

— У вас бойкого нет?

— Мы все бойкие! — хвастливо ответила Маша.

— Да нет. Я насчет разбою.

— Разбоем не занимаемся, — подхватил Пешков, подражая Маше. — Мы народ смирный.

Мужик насупился.

— Я с вами всерьез, а вы на смех. Спрашиваю: нет У вас в лодке разбойного чего — ну, стекло, посуда, — а то на камнях разбой произойдет. Надо все бойкое из лодки вынуть, выбрать.

Почему-то Евстигней обиделся и перестал говорить складно. Маша спохватилась:

— Вспомнила… Есть бойкое!..

Она кинулась к лодке и достала из-под паруса бутылку с остатками водки.

— Остатки сладки! — сказал Евстигней и протянул руку к бутылке. — Вот умница, девушка… И верно, бойкая у вас хозяйка.

Он счел поступок Маши за угощение и, запрокинув голову, допил водку из горлышка.

— Спасибо, внучка. А еще бойкого нет? Ну, ладно и так… И на том спасибо.

— Вот, закусите, — Маша протянула Евстигнею воблу (последнюю, девятую).

Евстигней сел на борт лодки, посмотрел воблу против солнца на просвет — жирна ли, словно у него был выбор: эту есть или другую.

— «Ничего, сойдет в мужицком брюхе», — говорил старик старухе.

Он поколотил о край лодки воблу, чтобы лучше лупилась, и, облупив, начал не спеша закусывать, присоединив кусок хлеба из котомки, привязанной к оглобле.

Алексей Максимович поднялся и прошел несколько шагов вдоль берега.

— Не повезет, куражится! — мрачно произнес он.

— Заплатим — повезет, — возразил я.

— По почте пришлем… Я его улестила. Вы только, ради бога, не сердите его, — умоляла Маша, — мужика нельзя сердить.

— Да, это опасно, — согласился Пешков и решительно подошел к Евстигнею.

— Посоветовались? — подмигнув, спросил он Алексея Максимовича.

— Надо ехать.

— Само собой, надо. Ехать надо — надо платить.

— Само собой. Сколько?

— Рядились с хозяйкой: красненькую выкладывайте.

— Дорого. Бери любую половину. Евстигней отрицательно потряс головой.

— Ну, скинь для старого знакомства.

— Ну, малость скину — одну полтину.

— Мало.