— Остерегайтесь провокаций, товарищи! Здесь администрация умышленно вызывает политических на эксцессы.

— Могут забить насмерть, — добавил «политик» с багровыми кровоподтеками на лице. — Вы знаете, сколько времени мы тут стоим? С трех часов ночи!

Конвойные солдаты не показывались, — очевидно, до отправки еще было далеко. Наконец из караульного помещения вышел нахального вида унтер с тупым конопатым лицом разбойника с большой дороги. Ожидавшие отправка заключенные встрепенулись, некоторые подхватили вещи, но унтер прошел мимо.

— У кого курево кончилось, налетай! — крикнул он в сторону новоприбывших.

Первым подошел к нему Жгенти. Несмотря на слабое здоровье, он много курил, пытаясь этим спастись от душившего его по утрам кашля, и купил у унтера втридорога несколько пачек — в запас. Политические делали ему какие-то знаки, но он их не замечал.

Распродав папиросы, унтер наконец обратил внимание на ожидавших отправки.

— Перекличка!

Он вынул из-за голенища замусоленный список и стал выкрикивать фамилии. Делал он все нарочито медленно, не торопясь водил пальцем по списку и «терял» фамилию, на которой остановился. В конце оказался «лишний» арестант, и унтер, грязно выругавшись, повторил все сначала. Потом в третий раз. Заключенные едва держались на ногах.

Когда наконец все сошлось, унтер объявил, насмешливо глядя на измученных людей.

— Все. Сегодня не поедете… По камерам, быстро!

…На завтрак дали какую-то отвратительную баланду, затертую мукой, с кусочком несвежего мяса; есть ее было невозможно. Обед был не лучше. Фиолетов потребовал выдать кормовые деньги, но старший надзиратель лишь расхохотался в ответ.

— Ишь чего захотел! А вот этого не хошь? — Он поднес к его лицу здоровенный кулак, и Фиолетову стоило немалых усилий не схватить негодяя за руку.

— Хорошо, что вы проявили выдержку, — сказал «политик» с багровым шрамом. — Сидеть бы вам в карцере.

Как этапнику «непривилегированному», Фиолетову полагалось в день десять копеек кормовых, Жгенти, как «привилегированному» — дворянину, — пятнадцать, но в вятской тюрьме половина этих денег оседала в карманах тюремщиков.

Жизнь превратилась в пытку. Мест в тюрьме не хватало, на смену убывшим прибывали новые партии, один этап сменялся другим. Спали на полу, в коридорах. По стенам днем и ночью ползали клопы; гулял ветер, врываясь в разбитые окна.

В этом аду их продержали больше двух недель. Три раза будили среди ночи, заставляли выходить с вещами во двор, на осенний холод и дождь; там они часами мокли, строились, мучительно ждали, пока из караульного помещения выходил унтер, делал перекличку, после чего отсылал обратно в камеры.

На четвертый раз все повторилось, но унтер, закончив выкрикивать фамилии, не сказал свое обычное «сегодня не поедете», а стал обыскивать каждого. Это уже было что-то новое, и Фиолетов подумал, что, наверное, сегодня их все-таки отправят дальше.

Унтер рылся в вещах, ощупывал карманы.

— Енто не положено, — бормотал он, вытаскивая из чемоданчика Жгенти пачки папирос, которые сам же продал ему.

…Вологда встретила этапников хорошей погодой, бабьим летом с паутиной, плывущей по воздуху.

В пересыльной тюрьме, в отличие от других тюрем, было чисто и даже уютно, если это вообще возможно в подобного рода учреждениях. В камерах на семь человек стояли заправленные чистым бельем кровати, на полотенце лежал кусок мыла. За кормовые деньги купили продукты и сварили кофе в большой кастрюле. «Не иначе как ждут начальства», — подумал Фиолетов и не ошибся. Днем в тюрьму явился полицеймейстер с начальником губернского жандармского управления Конисским.

— Нас тут долго продержат? — задал вопрос Фиолетов. Полицеймейстер и смотритель посмотрели на старшего по чину, ожидая, что он ответит.

— Полагаю, что недолго. Как только господин губернатор ознакомится с вашими делами.

Ожидание не показалось Фиолетову особенно томительным. Жилось сносно. Впереди была пусть относительная, но все же свобода — без тюремных камер, надзирателей, побудок, перекличек, и теперь его тревожило только одно: что с Ольгой? Он знал, что она болела, лежала даже в больнице.

Каждый день несколько человек, дождавшись решения губернатора, отправлялись дальше, уже в пределах губернии. Те, у кого были деньги, нанимали подводу и катили с приставленным жандармом куда-то — в Тотьму, в Кадников, в Верховажье. А такие непривилегированные, как Фиолетов, ждали, пока наберется партия до места ссылки.

Первым из бакинцев уехал Жгенти, в сельцо Вознесенье Никольского уезда.

Прощание получилось грустным.

— Свидимся ли? — Жгенти болезненно улыбнулся.

— Странный вопрос, генацвале! — ответил Фиолетов по-грузински. Рука Жгенти была холодной и потной, и у Фиолетова сжалось сердце от тревоги за своего товарища.

Участь самого Фиолетова все еще решалась в дебрях канцелярии губернатора Хвостова.

— Пока ничего нового, молодой человек, — всякий раз отвечал ему старичок, сидевший в канцелярии тюрьмы.

Так и не дождавшись губернаторской резолюции, Фиолетов решил испытать судьбу и подал прошение на имя самого губернатора. Надежды на успех он не питал, однако подумал, что бумага, как известно, все терпит, а значит, стерпит и это.

«Честь имею обратиться к Вашему превосходительству с покорнейшей просьбой. Я был задержан и заключен под стражу 24 февраля сего года в городе Баку вместе с Ольгой Ивановной Банниковой (которая есть моя гражданская жена) по одному и тому же делу. По постановлению министра внутренних дел мы высланы в Ваше расположение для определения места отбывания срока ссылки. Ольга Банникова следовала со мной в одной партии ссыльных и по состоянию здоровья была оставлена конвоем до следующего этапа в ярославской тюрьме. Принимая во внимание болезненное состояние Ольги Банниковой, нуждающейся в постоянном уходе, что подтверждается медицинским освидетельствованием, я обращаюсь к Вашему превосходительству с покорнейшей просьбой выслать нас вместе в один город.

Административно-ссыльный Иван Фиолетов».

Дождаться ответа на свое прошение он не успел.

9 сентября 1908 года правитель канцелярии вологодского губернатора Ивановский получил от своего начальника заведенное на Фиолетова дело с короткой резолюцией, начертанной самим Хвостовым. Начальник канцелярии не глядя, на ощупь достал служебный бланк с типографски напечатанным грифом «3-й стол» и стал каллиграфическим почерком писать изрядно надоевший ему текст, в котором менялись только фамилии, даты да названия городов.

Бумага заканчивалась словами:

«По прибытии Фиолетова в Вологду господин начальник губернии назначил местом жительства ему город Сольвычегодск».

…Из Вологды конвой вышел утром. На нежарком осеннем солнце сияли златоглавые церкви кремля. Булыжная мостовая, деревянные тротуары, дворы — все было усеяно желтой опавшей листвой, шуршавшей под ногами ссыльных. Шли к пристани широкими прямыми улицами, застроенными аккуратными домами с наличниками и карнизами замысловатой северной резьбы. За заборами перекликались, стараясь перекричать друг друга, огненные петухи и беззлобно лаяли лохматые собаки.

У пристани стояла баржа, на которой предстояло добираться по Сухони — кому до Тотьмы, кому до Устюга Великого, кому до Сольвычегодска, а кому и дальше — уже по извилистой Вычегде — до Яренска и Усть-Сысольска, самого отдаленного города в губернии, куда ссылали.

Отчалили в полдень. Настроение у всех было приподнятое, как-никак тюрьма оставалась позади. Конвоиры тоже были настроены миролюбиво и не мешали петь песни, за которые на воле таскали в участок.

Перемигнувшись с незнакомой девушкой, по виду простолюдинкой, такой же, как Ольга, в ситцевой кофточке и жакетике, наброшенном на плечи, Фиолетов затянул на мотив «Коробушки»: