Фиолетов кивнул и спустился в зал к толпе, окружившей Ногина. Ногин стоял на возвышении, и его статная фигура хорошо виднелась на фоне белой стены.

И вдруг… Это произошло совсем невольно, скорее, интуитивно. Фиолетов обернулся и увидел в сторонке худощавого молодого человека, который вытаскивал из кармана револьвер. Иван мгновенно бросился к нему. Еще секунда, и раздался бы выстрел, но этой секунды оказалось достаточно, чтобы выбить уже нацеленное в Ногина оружие.

— Негодяй! В кого стреляешь! — крикнул Фиолетов по-азербайджански.

Парня сразу окружили и повели к Ногину.

— Отпустите его, — сказал Макар. — Он еще очень молод и, очевидно, совсем не разбирается в политике.

Приговор вынесли на рассвете. Льва Шендрикова исключили из партии, остальные выкрутились, отделались испугом, но их политическая репутация была навсегда испорчена.

Фиолетов часто встречался с Ольгой. Она сама назначала место и время встречи, и он прибегал туда всегда чуть раньше и всегда радостный и возбужденный. Правда, выпадали дни, когда он не мог встретиться с ней: то надо было выступить на сходке, то охранять Макара, то, съездить на заседание в Бакинский комитет; — она не обижалась, понимающе кивала головой с тяжелыми косами и только тревожно поглядывала на него.

— Трудную ты себе выбрал жизнь, Ванечка, — сказала она однажды. — Может, я тебе чем могу помочь?

Он обрадовался:

— Конечно, можешь… А не боишься?

— Если б боялась, не набивалась бы в помощницы… А что надо делать?

— Дел, Леля, много. Опять же — листовки расклеивать. В типографию за ними ходить. Рабочих подбивать на забастовку.

— Это я смогу.

Фиолетов задумался. Вправе ли он толкать любимую женщину на тот опасный путь, который выбрал сам? Возможно, что он отговаривал бы ее от опрометчиво принятого решения, от рискованного дела, находись они далеко друг от друга, но сейчас они в одном городе, вместе, насколько будет легче и радостнее ему, если Ольга будет с ним рядом!

— Ладно, Леля, — сказал он. — Если ты решилась, давай завтра сходим к хорошему человеку.

— Что ж, давай сходим, — ответила Ольга.

— Послушай, Ванечка, я лучше тебя тут подожду, — сказала она, когда они подошли к домику, где жил Джапаридзе.

— Чудачка. Тебе ж надо с ним познакомиться… Пошли, пошли. — Он легонько подтолкнул ее. — Только, пожалуйста, осторожней. Тут у них высокий порожек, о который я всегда спотыкаюсь.

Джапаридзе сидел один в маленькой комнате, которая служила одновременно и гостиной, и столовой, и кабинетом. Рядом, на столике, на стульях, лежал ворох газет, только что принесенных из книжного магазина, а сам хозяин был настолько углублен в чтение, что не слышал, как в комнату вошли Фиолетов и Ольга.

— К вам можно, Алеша?

— А, это вы, Ванечка? — ответил Джапаридзе, узнав гостя по голосу. Он держал перед собой полосу «Нового времени» и не видел, кто пришел. — Садитесь. Я быстренько дочитаю одну паршивенькую статейку и буду к вашим услугам.

Через минуту Джапаридзе отложил газету и только тут увидел, что Фиолетов не один. Ольга робко стояла у того самого порога, о который часто спотыкался ее спутник.

— Простите, ради бога, Ванечка! Я не предполагал, что вы с дамой, — сказал Джапаридзе виноватым голосом. — И кто эта дама?

— Банникова Ольга. Она уезжала из Баку на родину, а недавно вернулась… Наш человек. Ее Вацек хорошо знает.

— Очень приятно. — Джапаридзе поклонился. — Да вы проходите. Вот только негде сесть. — Он стал сбрасывать со стульев газеты.

— Она в кружок ходила, — продолжал Фиолетов. — На манифестации, на сходки. Листовки расклеивала…

— Что ж, это похвально… Вы кем работаете, товарищ?

— Модисткой… — Ольга уже немного освоилась.

— Очевидно, ходите по своим клиентам? Да? Прекрасно. Нашему брату не часто приходится бывать в домах… Простите, вы обшиваете только рабочий класс или также чиновников?

— Всяко бывает… На прошлой неделе к госпоже Одинцовой пригласили — дочке платье сшить к первому причастию.

— К жене сабунчинского полицейского? — Джапаридзе удивленно поднял брови. — Ее благоверный — довольно мерзкая личность.

Ольга смутилась.

— Может, не надо было ходить к ней?

— Что вы, напротив! Если вам и дальше удастся поддерживать связь с этим домом, мы, возможно, заранее узнаем, какую пакость нам готовит глава этого неблагородного семейства.

Джапаридзе поинтересовался, откуда Ольга родом, где научилась шить, живы ли родители.

— Живы… Мать с отцом на Воткинском заводе остались. Старенькие уже. Братик есть, семь сестер…

— Ого! Большая семья… Вы замужем?

Ольга на секунду задумалась и вдруг ответила решительно:

— Нету у меня мужа!

— Что ж, это бывает… А вот у меня семья. Жена, дочурки. Скоро должны прийти…

С этой минуты Фиолетов плохо понимал, о чем же разговор, — он переживал только что услышанное: Ольга сказала, что у нее нет мужа!

— Вы читали свежие газеты, Ванечка? — вернул его к действительности голос Джапаридзе.

— Еще не успел.

— Тогда почитайте. Наше заботливое, великодушное, гуманнейшее и так далее правительство соизволило разрешить организацию профессиональных союзов. Отныне они могут существовать легально, — правда, при условии, если их устав будет зарегистрирован в правительстве… Вы понимаете, Ванечка, что из этого следует?

— Вроде бы догадываюсь, Алеша. Станем организовывать союз на промыслах.

— Совершенно верно. И заняться этим нам надо будет в самое ближайшее время. На первых порах поможет товарищ Макар, но я боюсь, что нам придется с ним скоро расстаться. Наверное, его отзовут в Москву.

Ногин уехал из Баку в начале апреля. На прощальном вечере у Джапаридзе он напомнил бакинским большевикам о том, что правительство перешло в наступление, относительное спокойствие кончилось и надо быть очень осторожными.

И одним из его последних дружеских напутствий было: «Берегите Ваню Фиолетова».

Уже больше года минуло с той поры, как Фиолетов ушел из казармы, снял комнату возле вокзала и стал жить там вместе с Ольгой.

Когда первый раз он привел Ольгу к матери и сказал: «Мам, вот моя жена», мать недоуменно, ничего не понимающими глазами глянула на него.

— Как же так, Ванечка? Без венца?.. Или обвенчались уже?

— Нет, мама, не обвенчались мы. У Ольги муж есть.

Мать всплеснула руками:

— Так что же это выходит? При живом-то муже, к тебе пошла?

— Мы любим друг друга, мама.

Мать не слушала.

— Я вот тоже с другим живу, однако твоего отца я не кинула, господь его от меня забрал. А ты? — Она сурово посмотрела на Ольгу.

— А я кинула… Не люб он мне, Александра Яковлевна…

Жить они переехали в так называемый «раствор», бывший когда-то складом, а теперь приспособленный под квартиру, которую им сдал за недорогую цену сочувствующий социал-демократ Иссер Шендеров. Железная гофрированная дверь открывалась не как обычные двери, а поднималась и опускалась с дробным тарахтением и вела в довольно большое помещение, приспособленное под жилье.

Совсем близко шумел неумолчный вокзал, бренчала конка, ругались на стоянке извозчики и ломовики, и все равно здесь было неизмеримо лучше, чем в той лачуге, в которой Фиолетов прожил столько лет.

И главное, рядом находилась Ольга.

Теперь у них была одна жизнь, одни заботы и одни опасности, которые подстерегали их на каждом шагу.

Много событий произошло за полтора года их совместной жизни. И арест девятнадцати активных большевиков, из которых четырнадцать были сразу же брошены в баиловскую тюрьму. По счастью, Фиолетов не пришел на это собрание, проводившееся в доме купца Левита на Гимназической улице… И знакомство на промысле Шамси Асадуллаева с веселым фельдшером по имени Серго Орджоникидзе… И первомайская демонстрация, когда Фиолетов уговорил казаков отпустить арестованных рабочих, которых они вели в участок… И выход нелегальной газеты «Бакинский пролетарий» в июне 1907 года.