Заговорил беспроволочный телеграф, существующий здесь с тех самых времен, как первые поселенцы избрали это место, «Гнездо Орла», для своих жилищ.

— Эй, Айшат, не знаешь, что сегодня привезли в Дубки? — обращается соседка, стоя на крыше.

— Говорят, мебель, холодильники, — отвечает ей Айшат с балкона.

— А какой цены мебель? Дешевая? Нам такая не нужна. А еще что?

— Транзисторы.

— Ой, транзисторы, ты слышишь, Хадижат, говорят, в магазине есть транзисторы.

— Кто говорит? — спрашивает со двора вторая соседка, кормящая птицу.

— Айшат.

— А ты спроси, плоских телевизоров не привезли еще?

— Что значит — плоские? — интересуется горянка, идущая с кувшином по воду.

— Ну, чтоб, как картину, можно было повесить на стену и смотреть, а то коробки много места занимают, не знаем, куда ставить.

— Хорошие комбинации есть…

— А это что? — спрашивает с веранды дородная женщина, вывешивающая белье на сушку.

— Это под платье надевается, такая безрукавка.

— Не надо, мой муж ничего подобного не терпит.

— Что делать, не знаю, беда нам с детьми.

— А что случилось?

— Дома не хотят кушать, в столовую бегают. Видите ли, им надоела домашняя еда.

— Я же говорила, все это задумано, чтоб детей от дома оторвать, от семьи, — заключает старуха со сморщенным лицом, перебирающая в руках четки из ливанских камней.

— Я уже давно дома не готовлю, это же лучше, — говорит Лишат.

— А мои одним мороженым живут. Знаете, что сказала жена Ашурали, старуха Заза, после того, как отведала эскимо? Она сначала, говорят, спросила, сказано ли что-нибудь об этом в Коране. Когда ей ответили, что в Коране о мороженом ничего не сказано, она воскликнула: «Так чего же шестьдесят лет мне морочили голову каким-то раем, не может быть лучшего рая, чем эскимо в жаркий день!»

У юных горянок свои заботы:

— Жамила, пойдем сегодня в Новый Чиркей?

— Зачем? Отец сердится.

— А мы тайком, никому не скажем…

— Хорошо, после обеда.

Да, все, все без исключения ходили смотреть Новый Чиркей, куда скоро должны переселиться, любовались им, но только тайком друг от друга. На ровном горном плато, где, правда, пока еще сухо и уныло от безлюдья, где нет зелени и ничего не растет, кроме полыни, ковыля и колючих кустарников, которые выжигаются первым летним солнцем, где всегда было пусто, теперь по единому плану строится новый современный поселок с учетом будущего моря и всех необходимых коммуникаций. Ровными рядами тянутся широкие улицы, дома расположены на большом расстоянии друг от друга, чтоб хозяева могли еще разбить палисадники. Дома строятся по одному проекту, но разные по площади. У кого большая семья, тому больше площадь; у кого меньше, тому и площадь меньше. Все они из синеватого твердого горного сланца на цементном растворе, крытые шифером. Правда, есть во внешнем виде и монотонность, однако дома светлые, уютные, с просторными верандами и большими окнами. А в будущем, когда придет сюда вода, когда люди приложат руки — зазеленеют улицы, появятся виноградные навесы, все здесь преобразится.

Даже сегодня, хотя все выглядит незаконченным и тоскливо сливается с окружающей выжженной землей, души многих чиркейцев наполняет радость: это строится для них, скоро они будут здесь жить. А какая большая школа, а какое раздолье для детей! Вот где им играть в футбол… Игра эта, конечно, родилась в равнинной местности, а не в горах — где уж тут на наших склонах гонять мячи. Мячей не напасешься. А искать их попробуй в пропасти, в ущелье! Но кто устоит перед этим кожаным дьяволом? Сейчас в футбол не играют только бабушки.

Неистребима у молодых тяга к неизведанному, к живой, насыщенной новизной жизни. В число этих одержимых не входят по известной причине почтенные аула Чиркей. Не разделяют они общего энтузиазма, общей радости, и все тут. Наедине, быть может, они и не терзаются, но когда вместе, в присутствии Ашурали, всегда высказывают недовольство, и делают это не от души, а скорее потому, что считают ниже своего достоинства признаться в ошибочности своих взглядов. Хотя находятся и такие, что признаются. И редеют единомышленники Ашурали. Не потому ли в последнее время этот степенный и уравновешенный человек стал ощущать в себе какую-то раздражительность? Он бессилен предотвратить все, что, как он думает, насильственно внедряется в «Гнезде Орла». От этого он порой приходит в отчаяние. Но как бы ни было велико его отчаяние он не в силах отрицать величие того, что творят на его глазах человеческие руки. Да и не он ли, Ашурали, с прыгающим, как хвост козленка, сердцем когда-то восторженно спешил на первую всенародную стройку в Дагестане — канал имени Октябрьской революции, который тянули от Сулака до Петровки? Он помнит создание первой гидроэлектростанции в горах Гергебиль. Тогда все строилось при помощи лопаты и кирки, арбы и носилок, не было этой техники, как сейчас, тогда все было проще. Может быть, старику досадно, что он не в состоянии участвовать, засучив рукава, и в нынешних стройках, может быть, понимает, что он безнадежно отстал, что здесь уже непригодны его знания, теперь везде моторы, машины, кнопки, без них шагу не ступишь… Может быть, именно от сознания всего этого и приходят к старику минуты отчаяния.

Старики, старики… Ашурали, Мухтадир, Рабадан, Амирхан, Чантарай, Хромой Усман, Дингир-Дангарчу — он был тогда еще жив и пожимал приветственно руки сельчанам. Некоторые старики, как Али и Вали, предпочли небесный покой. А такие, как Шапи, Рани, Ашрапи, просто признались перед совестью, что они ошиблись, противясь всему тому, что шагает навстречу им, и стали лицом к новостройке, спиной к Ашурали, вызвав у него яростный гнев. Амирхан даже включился в работу — стал сторожем на шестой стройплощадке. А куда еще им, старикам? Профессий они не имеют, а без знаний теперь и в разнорабочие не пойдешь. Лучше сидеть на гудекане и слушать старые притчи, вроде той, что об охотнике и соловье.

Ее любил всегда рассказывать Дингир-Дангарчу. Вот о чем эта сказка. Был, говорят, такой охотник, который никогда не приходил с пустыми руками. Но однажды ему не повезло, и возвращался он ни с чем. Как вдруг услышал чудесную песню, пел соловей на колосе пшеницы.

— Эй, соловей! — крикнул охотник. — Хороша твоя песня, но честь охотника дороже. Чем возвращаться ни с чем, лучше подстрелю тебя.

— Ну что же… — отвечает ему гордый соловей, — только прежде выслушай три моих наставления.

— Я слушаю тебя, певец!

— Запомни. Не верь тому, во что нельзя поверить. Не жалей о том, что сделал. Не протягивай руку туда, куда дотянуться не можешь.

Подумал-подумал охотник, понравились ему эти наставления, и опустил он ружье.

— Так и быть, я поступлюсь своей честью. Дарю тебе жизнь! — И охотник решил уйти.

Соловей в это время взлетает на ветку высокого дерева и говорит:

— Эй, охотник! Я обманул тебя. Мне смерть не страшна. У меня в желудке алмаз величиной с гусиное яйцо. Семь царей вместе не смогут купить его. Я не хотел, чтоб этот драгоценный камень попал в руки такого бессердечного человека, как ты…

Охотник схватился за ружье и стал целиться, но не мог различить за листьями соловья, хотя и слышал его голос. Тогда он бросил ружье и полез на дерево. Досадно ему было и обидно, что сразу не подстрелил эту наглую птицу. Когда поставил ногу на тонкую ветку, ветка сломалась, и он свалился на землю и сильно ушибся.

— Спасите, помогите! — закричал он.

Соловей прилетел, опустился рядом с охотником и говорит:

— От всех бед есть лекарство, но для тебя нет его.

— Почему? — взмолился охотник.

— Я дал тебе три наставления, но ни одно из них не пошло тебе впрок. Я с трудом проглатываю чечевичное зерно, а ты поверил, что у меня в желудке алмаз, да еще с гусиное яйцо. Ты подарил мне жизнь, а когда я сказал о драгоценном камне, ты пожалел. Я держусь на тоненьких стебельках колоса, на тоненьких веточках, а ты полез за мной на дерево, чтобы протянуть руку и поймать меня… И поэтому не зря сказано, что глупость — самая неизлечимая из всех болезней.