К Зулейхе тоже в последнее время сватались многие — и двоюродные и троюродные братья, но всех вежливо выпроваживали родители, они хотели дать дочери образование. Правда, сама Зулейха готова была бросить учебу и выйти за любого из них, хоть за самого дьявола. Она вгоняла в краску замужнюю Асмы своими расспросами. Ашура таких разговоров избегала.

Однажды Зулейха устроила коварное испытание Асмы. Она заперла ее на ночь в своей комнате — мол, я проверю, как тебя любит муж… И за полночь Зулейха услышала топот конских копыт и лай разбуженных собак. Это были Мустафа и братья Асмы. Шутка Зулейхи оказалась жестокой — с тех пор Асмы больше ве видели в школе.

Если Зулейха не знала, куда деть свое время, то у Ашуры было много забот, ей времени не хватало, не успевала она все делать по дому — слепая мать нуждалась в помощи и заботе. Утром и вечером доила Ашура корову, ходила по воду, готовила еду, запасала корм на зиму, стирала, мыла, штопала. Все хозяйство держалось на ней. Мать была довольна дочерью и молилась, чтобы она не заболела, чтобы ей достался хороший муж и чтобы жизнь ее была счастливой.

Ашура с матерью жили по соседству с многодетной семьей хромого Хамзата из рода Мазгар. Старший, от первой жены, сын соседа, Алибек, учился в городе в военном училище; от второй, тоже умершей недавно жены, у Хамзата осталось пятеро детей мал мала меньше — самому маленькому был год и несколько месяцев. Ашура по своей доброте помогала этой семье. Хамзат за добро платил добром — заготовлял соседке па зиму дрова, делился кормом для скота.

Весна сорок первого года в горах была необычайно пышной и яркой, об этом и поныне вспоминают люди. Именно весной приехал на побывку из Махачкалы курсант пограничного училища, сын хромого Хамзата. Был он парень высокий и крепкий, ему очень шла красноармейская форма и длинная шинель, которая делала его похожим на прославленных командиров. Так думала Ашура, встретив его случайно у ворот, когда шла попросить у соседей спички.

— Да будет добрым твое возвращение, — сказала Ашура, смущенно склонив голову; из-под опущенных век она смотрела на его шинель, на блестящие носки хромовых сапог.

— Спасибо, соседка. Да тебя и не узнать, Ашура!.. — искренне удивился Алибек. — Смотрите, какая девушка выросла из маленькой сопливой девчонки. А как поживает мама?

— Всё так же, Алибек, всё так же. — Она подняла ва него огромные иссиня-черные глаза и тут же опустила.

— Передай ей мои добрые пожелания, — растерянно проговорил курсант.

— Обязательно, Алибек. А ты надолго в аул?

— На целый месяц.

— Но разве это много? — вырвалось у Ашуры. Застеснявшись своих слов, она повернулась и ушла, позабыв про спички.

В школе Зулейха прожужжала ей все уши, рассказывая, как на окраине аула она встретила Алибека.

— А я сначала и не узнала его, когда он вышел из машины, такой серьезный стал. И усы отпустил черные, как крылья у стрижа, наверное, колючие. А как он на меня посмотрел! Сразу узнал, кинулся обнимать и целовать, как это у них в городе делается, но я не далась. Какие они все бессовестные, эти городские… И все же он лучше всех! Знаешь, Ашура, после уроков я к вам зайду, он с тобой по соседству живет — ты разве не видела его? Хотя тебя он увидит и не заметит…

Обидно было слышать такое Ашуре, но она, как всегда, обиды своей не высказала, только подумала; «Конечно, зачем Алибеку меня замечать, когда есть такие красавицы, как Зулейха». Но где-то в глубине души у нее светилась искорка надежды. Таким бывает огонек в горах, который мерцает вдали, то пропадая, то появляясь…

— А как ты думаешь, Ашура, если я накину уздечку на Алибека? — глядя в зеркальце, будто подзадоривала подругу Зулейха.

Ашура сказала тихо:

— У него столько братьев и сестер маленьких…

— А при чем здесь они? — не поняла ее Зулейха.

— Кто же будет ухаживать за ними, воспитывать? — удивилась Ашура.

— Да ты что? Пусть женится этот хромой сам!.. — рассмеялась Зулейха. — Да и какие они сестры и братья Алибеку? У них другая мать. К тому же военный он, жить в ауле не будет, я с ним уеду в город, — объявила Зулейха.

Да, подруга ее уже все рассчитала, все продумала. Ну и смелая Зулейха!.. И бесстыжая…

— А ты что? — Зулейха схватила подругу за руку, повернула к себе лицом. — Ты что? Неужто влюбилась в него? — Она захлопала в ладоши. — Неужели? Вот не думала… Да ты что возомнила о себе?.. Подумать только… Ты — и Алибек!

Ашура убежала от нее подальше, чего доброго сейчас раскудахчется на всю школу и опозорит перед всеми.

А вечером, когда они с матерью мыли в тазу на веранде младших детей соседа, явилась Зулейха, наряженная, будто собралась на сватовство.

— Кто это к нам? — спросила слепая мать.

— Это Зулейха, мама.

— Да прибавится ей здоровья, что она навестила нас. Усади ее, доченька, угости чем-нибудь!

«Не беспокойся, мама, не на что у нас ее посадить и нечем ее, такую, угостить», — хотела было сказать Ашура, но не сказала. А Зулейха уставилась на верхнюю веранду соседской сакли.

― Ты не видела его? — шепотом спросила она Ашуру.

― Нет. — Ашура одевала маленькую озорницу и думала: «Неужели она не понимает, что обижает меня? Неужели и за человека не считает?..»

— А чьи это дети?

— Дяди Хамзата.

— Ах, ты прислуживаешь им? — язвительно произнесла Зулейха. — Зря, подруженька, стараешься. Эй, Алибек!

Она махнула рукой и быстро, легко сбежала с, лестницы. Ашура исподволь следила за подругой, Зулейха подбежала к Алибеку, идущему по улице, поздоровалась с ним за руку и, кокетливо поводя плечами, заговорила о чем-то.

Впрочем, говорили они недолго. Алибек направился к себе домой, а Зулейха прошла мимо ворот, показав Ашуре язык: вот так-то, мол, если я захочу, любого на палец накручу!..

…Вечером, когда стемнело, Хамзат уложил всех младших детей в одну постель и накрыл их большим одеялом. Сам с Алибеком сел возле горящего камина. Алибек часто думал: «Почему отец не хочет жениться, ему же будет легче», но заикнуться об этом не смел, заранее зная, что отец ответит: «Не твое, сынок, дело — учить отца. Яйцо курицу не учит».

В воспитании детей хромой Хамзат был суров, не любил нежностей, требовал беспрекословного послушания — иначе хватался за ремень.

— Все бы хорошо, сынок, — глубоко затянувшись дымом из трубки, сказал Хамзат. Его коричневое лицо, исполосованное глубокими бороздами, было похоже на растрескавшуюся от зноя землю. — Да вчера на гудекане[8] старики говорили, что надо опасаться Гитлера. Оно, конечно, всегда надо готовиться к худшему, а лучшее от нас не убежит… Но ты военный, больше нашего разбираешься в этих делах. Да и взрослый ты уже, самостоятельный. Вот о них у меня душа болит. — Хамзат указал трубкой на спящих детей. — Растут без материнской ласки. А из меня какой воспитатель…

— Отец, ты прав… — вздохнул Алибек. И подумал: «Может, он наконец жениться собрался?..»

Спросить об этом было нельзя. Есть в горах неписаные законы приличия. То, о чем ты говоришь друзьям, не скажешь при отце; старший может поделиться с младшим, но никак не наоборот.

— Сколько тебе лет, сынок?

— Двадцать второй пошел.

— Видишь, ты уже мужчина. Правда, я женился, когда мне было тридцать лет. Но нынче время другое и другие обстоятельства… Есть у тебя кто на примете?

Ах вот оно что! Алибек не ожидал такого оборота, смутился. «При чем здесь моя женитьба?.. — подумал он. — Чтоб моя жена жила здесь и воспитывала моих сестер и братьев?!»

Он вспомнил улицу Пушкинскую в Махачкале, дом, что стоит на пригорке, и квартиру на втором этаже, где живет Света, дочь преподавательницы русского языка в пограничном училище. Он обещал Свете взять ее с собой в горы, но напоследок замял это дело, остерегаясь злых языков: да появись он в ауле с такой гостьей — о чем только не подумали бы люди, и в первую очередь отец…