Голос Смайла разносился по всей Тале. Минарет своими окнами смотрел на все четыре стороны света. И в каждое из них Смайл по нескольку раз прокричал: «Амин велит вам: выходите на площадь…»

И летел, летел его голос над ульями бурых, цвета земли домишек, озаренных прощальными лучами умирающего солнца; Смайл то низвергал его в бездну, то заставлял подыматься до неба, то заполнял им всю вселенную, то сдавливал до шепота, делал ласковым, как поцелуй, яростным, будто сам гнев, тяжким, как стон. Голос пел, смеялся, жаловался, кричал миру о своей тревоге и радости. То был уже не голос — оркестр; и все мужчины, все женщины Талы внимали кличу Смайла, и сладостно щемило их сердца, и пробуждались в них самые сокровенные чувства.

Вся деревня хлынула на Ду-Целнин. Женщины остались за изгородью, которой была обнесена площадь, и, как ни старались они говорить потише, до мужчин все равно доносились их приглушенные голоса.

Да Мезиан начал свое слово без промедления: надо было успеть все кончить до комендантского часа.

— Мужчины, — сказал амин, — это я вас сегодня собрал. Но прежде чем говорить о том, ради чего мы собрались, помолимся, мужчины Талы.

Все вытянули перед собой сложенные вместе руки, ладонями вверх.

— Беда грозит нашей деревне. Услышьте нас, святые Талы! Да будет нам помощь ваша ответом на нашу мольбу!

Торжественный хор стариков откликнулся:

— Да будет так!

— Если мы согрешили, простите нам проступки наши, ибо совершили мы их не по злобе, но по слабости. Не покарайте нас полной мерой гнева вашего за обиду нашу. Не отриньте с пути, начертанного аллахом, тех, кто уже стоит на нем, верните заблудших на прямой этот путь.

И вся площадь откликнулась:

— Да будет так!

За изгородью женщины тревожным эхом вторили молитве мужчин.

В наступившей затем тишине голос амина загремел вдруг неожиданно громко:

— Святые Талы, может быть, мы вам и наскучили, но знайте, что и мы тоже устали от этой жизни, если это можно назвать жизнью! Вся страна наша живет в муках и борьбе. А здесь, в Тале, нам выпало хлебнуть из общей чаши страдания сверх меры. Так не пора ли наконец спуститься вечеру, а нам зажить в мире? И если вечер сулит нам не отдохновение, но смерть, если спасительной тени от ваших крыл не дано больше простереться над этими мужчинами, собравшимися сегодня там, где собирались их отцы, над женщинами, что ждут в тревоге по ту сторону стены, если предначертан близкий конец пути нашего в этом мире, пусть тогда мы умрем с достоинством, чтобы не было сказано потом, что мы погибли в бесчестье.

И нескончаемо, все громче и громче звучали в ответ амину взволнованные голоса старцев, женщин, подростков и даже самых маленьких ребятишек. «Ишь разговорился, старый, — подумал Белаид. — Дорога каждая минута, а он тратит время впустую. Вот-вот начнется комендантский час. Надо отвести смерть от людей, а он им ее воспевает. Поскорей бы принять какое-нибудь решение… Когда же он перейдет к делу?»

И десяти минут не прошло с тех пор, как амин начал говорить, а на дороге, ведущей от САС, появилась высокая костлявая фигура Тайеба. На амина это не произвело впечатления, и он продолжал свою речь. Тайеб остановился, ухмыляясь, обвел собрание колючим взглядом своих черных глаз. Он видел, как мало-помалу все лица обратились в его сторону, хотя вначале люди делали вид, будто не замечают его. Как только Тайеб решил, что в их глазах появилось достаточно страха, он не спеша двинулся к центру площади. Не попросив слова, не произнеся положенного перед всякой речью на собрании «Благословен пророк», он с расстановкой сказал:

— Капитан велел передать, что незачем больше вам собираться.

Белаид, притворившись, что не расслышал, обратился к собранию:

— Мудрое слово!

Испокон веков этой фразой мужчины на собрании выражали свое одобрение умной речи. Тайеб взглянул на Белаида:

— В доме пожар, а вы забавляетесь, как дети. Мудрое, говоришь, слово? Не знаю, чего вам тут наговорил этот полоумный старикашка, но после всего, что произошло… — Он не договорил, неторопливо обвел собрание взглядом. — С ума вы все сошли! Откройте глаза, взгляните на себя! Ишь чего придумали, собрание Талы!

Губы его искривило презрение.

— Собрание Талы! — повторил он.

Что правда, то правда: несмотря на то что на площади было много людей, собрание выглядело жалким — кучка стариков, примостившихся на плитах вокруг амина, а перед ними толпа ребятишек, самому старшему из которых было не больше шестнадцати.

Стоило Тайебу, окинув их на прощание холодным взглядом, удалиться в сторону САС, как смутный страх, который они не хотели показывать, закрался в их сердца. Стариками овладело такое чувство, будто они предаются нелепой и бесполезной игре, словно все формулы древней мудрости утратили свою силу! В голосах женщин, находившихся за изгородью, окаймлявшей Ду-Целнин, слышался все нараставший ужас. Когда все смолкли, одна из них, видно старуха, громко сказала, так, чтобы мужчины могли услышать:

— Это что ж такое? По-вашему, это собрание Талы? Старики умрут и предстанут перед судом аллаха. Но дети-то, дети останутся, они станут мужчинами, а наши женщины уже носят в своем чреве других детей.

Чей-то взволнованный голос ответил ей:

— Настанет день — он будет таким, как сегодня, сестры, и собрание Талы снова будет собранием мужчин.

И все они заголосили: «Настанет день! Настанет день!»

Амер сказал, что, раз капитан считает это собрание бесполезным, надо его закрывать. Ребятишки встали, собираясь уходить.

— Мужчины, — поспешил вмешаться Белаид, — наши деды собирались вместе, чтобы вместе встречать и беду, и радость. Негоже нам расходиться, не приняв никакого решения. Как же это? Каждый пойдет домой и будет там сидеть себе один как перст и ждать, когда беда свалится ему на голову? Нельзя так.

— До комендантского часа осталось всего две минуты, — сказал Амер.

— Ну и что? Все мы останемся здесь, пока не договоримся до чего-нибудь. А так как время не ждет, я предлагаю вот что: пусть делегация стариков пойдет к капитану и скажет, что деревня отрекается от тех, у кого нашли тайники.

По шепоту, прокатившемуся из конца в конец, Белаид понял, что слова его взволновали собрание. Но есть правило, по которому не полагается высказываться, пока оратор не кончил говорить.

— Мужчины, — сказал он, — я тоже из Талы, как и вы. Одна из виновных — моя сестра. Но если у вас нарывают два пальца, вы же их отрежете, чтобы не потерять всю руку…

Ему все-таки не дали договорить. Неясный ропот перерос в громкий протест, за изгородью раздались голоса женщин: «Нет! Избави нас аллах от такого несчастья!»

Амин снова взял слово:

— Если кто хочет посеять рознь в деревне, пусть сначала дождется моей смерти. Что бы ни случилось, все надо переносить вместе. После того, что произошло, сами мы не можем принять никакого решения. За нас решат ирумьены, а судьба наша — в руках аллаха. Собрание объявляю закрытым.

Белаид посмотрел на эту массу людей, тесно прижавшихся один к другому, согревавшихся теплом друг друга, и подумал: «Все кончено. Ничто теперь их не образумит. Они скорей готовы умереть все вместе, чем отсечь от себя двоих или троих».

Им не хотелось уходить с площади, хотя комендантский час уже наступил.

«Стадо к убою готово», — подумал Белаид.

— Мужчины Талы, раз уж вы все здесь…

Голос Моханда Саида заглушил общий гул. Все повернулись в его сторону. Моханд Саид хочет что-то сказать собранию! Событие! Такого еще не случалось с тех пор, как он вернулся из Франции.

— Мужчины Талы, раз уж вы все сюда пришли, я хочу попрощаться с вами. Я уезжаю завтра, а когда куда-нибудь уезжаешь, как знать, надолго ли?

Слова эти очень всех удивили. Оказывается, Моханд намерен говорить не о том, что тревожит всех, а о деле, которое касается только его одного.

Амин сказал:

— Удачный ты выбрал день для отъезда, Моханд.

— Если ты уезжаешь, как в первый раз, — сказал какой-то мальчуган, — значит, лет на сорок. Да Моханд, и я уже буду стариком, когда ты вернешься.