«Париж, такого-то числа…

Спасибо за Ваше письмо. Это надгробное слово, пожалуй, последняя насмешка судьбы над тем, кто был Вашим другом.

И хотя мне известно, что ему на это „в высшей степени наплевать“, я тем не менее не простила бы себе, если бы не восстановила истину, которую Вы искажаете, и позволила бы Вам оставить напоследок тот отвратительный образ, в котором никто из тех, кто хоть немного знал Мурада, не смог бы узнать его черт.

Он был Вашим другом. Я тоже была ему другом, а посему хотела бы добавить следующее. Во-первых, Вы содрогаетесь от ужаса, воображая себе тот мир, который люди, подобные ему, будто бы готовили для Вас. Это из области эгоцентризма. Видение мира, которое Вы так необоснованно приписываете ему, — плод Вашего собственного воображения, и эти Ваши фантастические бредни бросают тень на память того, кто в этом отношении был Вашей прямой противоположностью. Он умер, а на мертвых все можно валить. Во-вторых, мне лично кажется, что его смерть исполнена гораздо большего смысла, нежели существование тех, кто думает прежде всего о кормушке, заранее подчинив свою жизнь рабскому служению догме. Прощайте, месье!

P. S. Благодарю Вас за приглашение на дачу — я им не воспользуюсь. Не сомневаюсь, что после его смерти солнце Алжира не померкло, но боюсь, что мне там будет холодно».