К тому времени, когда поезд вернулся на станцию, его уже поджидала толпа железнодорожных служащих, к которым присоединилась дюжина жандармов в красивой униформе. Что-то подсказало мне: надо оставаться на месте, не привлекая к себе внимания. Во многих купе горел свет, и я заметила Иоланду, ненадолго прильнувшую к окну в вагоне, который теперь был последним. Ее лицо было белым как мел в искусственном свете люминесцентных ламп. Потом мелькнуло лицо Рут, такое же бледное. Жандармы и железнодорожники поднялись в поезд. Предусмотрительно выждав паузу, я последовала за ними и сразу же нырнула в один из туалетов. Я нервничала, и меня немного трясло, но я была довольна собой.

Когда я вышла из туалета, жандарм довольно грубо приказал мне вернуться в свое купе toute de suite.[31] Мне также напомнили (я так думаю), что нельзя спускать воду в туалете на станции.

– О'кей, – сказала я, – О'кей.

Жандарм слегка задел кончиками пальцев мою задницу, когда я протискивалась мимо него в коридоре. Французы так романтичны. Я опустила каблук прямо на носок его блестящего черного ботинка.

Поезд задержали почти на полтора часа, пока железнодорожники проверяли стыковку, тормоза и прочее, а жандармы допрашивали пассажиров. Кто-то рванул стоп-кран – серьезное правонарушение, не простая выходка.

Компьютеры в трех странах меняли расписания, чтобы приспособиться к нашему экспрессу Люксембург-Венеция. Нас предупредили, что пассажиров могут попросить выйти из поезда и подождать несколько часов на станции. Все жандармы хотели знать только одно: кто дернул стоп-кран. И тот, чьи пальцы пощекотали мою попку, думал, что мое неожиданное появление из туалета, возможно, дает ключ к решению этого вопроса. Он видел тут что-то странное, но он не был Шерлоком Холмсом и не знал, что с этим делать.

Он допрашивал нас по-французски, а я переводила, как умела, для своих соседок. Иоланда и Рут оставались на полках, натянув одеяла до шеи.

– Зачем нам, ради всего святого, срывать стоп-кран?

– Pourquoi tirerontils, – перевела я, – le signal d'alarme?[32]

– Non, non, – поправил меня он. – Pourquoi est-ce qu'elles tireraient le signal d'alarme?[33]

Вот, что он хотел знать.

Я снова посмотрела на предупреждение, написанное на трех языках (но не на английском): Defense d'actionner le signal d'alarme,[34] штраф 5000 французских франков. Без шуток. Тысяча долларов. И вплоть до года во французской тюрьме.

Он допытывался, почему я была в туалете после того, как поезд остановился и всем пассажирам велели оставаться в своих купе.

– Потому что мне надо было пописать, – заявила я, неожиданно легко вспомнив, как это звучит по-французски. – Мне нужно было faire pipi.[35] Неужели не понятно?

Мы вздохнули с облегчением, когда он вышел из нашего купе и пошел в следующее, и еще большее облегчение испытали, когда поезд после этой нервной задержки снова покинул станцию.

По правде сказать, мне никогда не нравились французы. На мой взгляд, они в той же степени грубы и невоспитанны, в какой очаровательны и грациозны итальянцы. Я даже кухню итальянскую люблю больше. Недостаток тонкости и изысканности компенсируется верностью исходным ингредиентам, к которым относятся не как к сырому материалу, коему должно быть организованным и полностью трансформированным во что-то, чего никто не ожидал, а как к… Как бы это лучше сказать? Как к самим себе, я думаю, чью индивидуальность следует уважать. Но я вынуждена признать, что наше quelque chose a manger pour le chemin de fer на скорую руку оказалось гастрономической радостью, un repas extraordinaire.[36] И даже более того. В сложившихся обстоятельствах, это была просто радость в чистом виде.

Мы ели стоя, разложив еду на верхней полке. Коробка изрядно помялась, поэтому некоторые оливки оказались впечатанными в смородиновый пирог, но вскоре мы все привели в порядок. Таких маленьких пятнистых оливок я больше нигде не пробовала. Я стояла между Иоландой и Рут; мы касались друг друга, когда тянулись руки то за тем, то за этим в нашем импровизированном, холодном буфете: за ломтиками паштета, маленькими вареными раками, ароматным пирогом со свининой и говяжьей начинкой, замаринованной в красном вине, копчеными колбасками, сыром груер. Все это мы ели руками. Пришлось снова снять сверху чемодан Иоланды, чтобы достать штопор для вина, и мы пили прямо из бутылки, вкусный рислинг, немного взболтанный, но все еще прохладный. На десерт были маленькие золотые сливы и пирог. Не помню, чтобы когда-нибудь раньше я получала такое наслаждение от еды.

Пока ели, мы разговорились. Я рассказала им о папе и его десерте «Сен-Сир», и о том, как мама нашла крысу в туалете, и как наказали меня и сестер, и как я не могла вспомнить, что сделала с десятидолларовой банкнотой, которую украла из маминой сумочки, и как меня угораздило поехать в Италию.

К тому времени я почти догадалась, кто сорвал стоп-кран, но не хотела спрашивать – а вдруг я ошиблась. Но это была правда, хотя они не признались, пока мы не уполовинили вторую бутылку вина. Они дернули кран вместе, и их руки переплелись на его деревянном набалдашнике.

– А если был бы способ определить, чье это купе? Ну, как в общежитии: когда ты включаешь утюг, и вышибает пробки, то можно узнать, какая комната виновата.

– Мы должны были рискнуть. Мы не могли просто так тебя бросить. Знаешь, мы видели, как ты бежала. Ты летела как ветер. Мы обязаны были что-то сделать.

– Спасибо, – сказала я. – Может, вам написать об этом рассказ? Два рассказа. Я буду ждать их появления в «Редбуке».[37]

– Хорошая идея. Наше первое европейское приключение.

На часах была полночь, когда мы потушили свет и забрались под одеяла, но не представляю, сколько было времени, когда я проснулась ночью в абсолютной темноте. Я не знаю, проспала я полчаса или пять часов. Я прислушалась, не проснулись ли Иоланда и Рут, потом вылезла из постели и прижала лицо к оконному стеклу, силясь увидеть то, что можно было увидеть. Kaкие незримые границы пересекли мы ночью? Были ли мы все еще во Франции? В Швейцарии? Или в Италии? Если я гляжу вверх, смотрю ли я на высокую гору? Если я перевожу взгляд вниз, смотрю ли я на темно-зеленую долину? Если я гляжу прямо, смотрю ли я на виноградники на террасных склонах? На высокие пастбища, усеянные коровами? Я ничего не могла разобрать в кромешной темноте. Но это не имело никакого значения. Забавная вещь: я не знала, где нахожусь, но знала, что нахожусь там, где мне хочется быть.

Поезд прибыл во Флоренцию в восемь вечера. Я не знала, что буду делать дальше. Всего какой-нибудь один телефонный звонок отделял меня от тепла, крова, еды, бокала вина, но меня никто не ждал. Никто не просил меня приехать; а те многочисленные друзья, яркие образы которых хранила моя память и которые, без сомнения, были бы рады меня увидеть, уже давно перестали писать. Я так и не смогла понять до конца, по какой причине я никогда не отвечала на их письма. Было холодно и шел дождь, поэтому я решила остановиться в каком-нибудь пансионе, хотя бы на первую ночь.

Как сообщалось в газете «Иль Паэзе Сера», купленной мною в Риме, обстановка почти нормализовалась, но на самом деле ни один из пансионов вблизи вокзала не был открыт, а таксист, который подобрал меня, когда я возвращалась на станцию со стороны неосвещенной Виа Фиуме, и повез в направлении Фортецца да Бассо, разразился целой тирадой резких обвинений в адрес правительства, даже не спросив, куда мне надо ехать. Рим официально заявил, что обстановка нормальная, нормалита, как сказал шофер, потому что вода спала.