Я уткнулась в свою книгу – «Lessico famigliare»[11] Натальи Гинсбург. Еще час прошел в большом напряжении, и я была рада, когда одновременно, тяжело дыша, как собаки после хорошей пробежки, они закрыли свои тетради и возобновили беседу.

Наш поезд не был скоростным экспрессом и вскоре вошел в привычный устойчивый ритм, что заставило меня вспомнить о книжках из детства, в которых поезда, набирая ход, издавали звуки «чух-чух, чух-чух… ту-тууу!». Я мысленно пожала плечами и вернулась к «Lessico Famigliare».

Рут и Иоланда опять достали свои тетради и весь следующий час записывали что-то – на сей раз не так энергично, а после читали вслух свои заметки. Это меня смущало еще больше, нежели их рассказы о сексуальных шалостях с Филиппом. Смущало не потому, что это все было постыдным, а потому, что их истории, помимо моей воли, перенесли меня в тихие уголки их жизней, туда, где Филипп никогда не бывал. И они не знали, что я была там. Я оставалась совершенно невидимой. Настолько, что они даже не упомянули меня в своих скрупулезных заметках о подлинно европейских особенностях.

Рут стала читать первая, не отрываясь от своих записей. Ее отец, начала она, был завзятым моряком. Плавание было его страстью, и он знал Чесапикский залив как свои пять пальцев, от канала Делавэр до Кейп-Чарльза. Но он был слеп. Слеп как летучая мышь. Он не видел с пятнадцати лет, когда упал с лошади и ударился головой, ну что-то вроде этого. Тем не менее он продолжал ездить верхом и плавать. Он изобрел всевозможные навигационные инструменты для слепых: звуковой компас, прибор для измерения узловой скорости, радионавигационную систему Лорана-С со звуковым считыванием данных. Он всегда держал при себе человека, чтобы тот присматривал за его лодками и выходил с ним в плавание. Этот человек был его глазами. И иногда он брал с собой кого-нибудь из детей, но не мать Рут, которая боялась воды.

– Мы пробивались против ветра к порту Артур-Нерроуз вместо того, чтобы воспользоваться ветром и повернуть домой. Начинался дождь. Мелководье вскипало, и мы ударялись о волны; отец заставил меня надеть спасательный жилет, но сам на надел. Он не мог поверить, что мы не справимся, – он считал, что ему все по плечу – и однако мы не справились. Мы попытались еще несколько раз, но потом нам пришлось повернуть по ветру и взять курс домой. Когда мы разворачивались, море ударило лодку огромной волной, пришлепнув как муху, и нас выбросило в воду. Я очнулась под парусом и, придя в себя, увидела, что отец плывет в совершенно другом направлении, удаляясь от лодки в сторону залива. Я держалась около лодки – боялась поплыть за ним. Он был прекрасным пловцом, и мне бы все равно его не догнать. Я все кричала и кричала до тех пор, пока могла, – но вот поднялся такой сильный ветер, что я уже слышала собственного голоса. И тогда я закрыла глаза и стала молиться. Я молилась, чтобы отец повернул назад. Я обещала Богу: если отец вернется к лодке, то я больше никогда не буду шалить и все такое. Никаких больше мастурбаций, никакой кражи мелочи из шкатулки в комоде отца, никаких пререканий с мамой, никаких прогулов школы. Ну, вы же знаете, как дети молятся…

– И…?

– И отец повернул назад, поплыл обратно к лодке, а через пятнадцать минут нас подобрала береговая охрана, и единственное, что сказал отец, было: «Никогда не рассказывай об этом маме».

– Ты ей рассказала?

– Я еще никому никогда об этом не рассказывала. Ни единого слова.

– А она что-нибудь узнала?

– Не думаю. Отец заплатил береговой охране, чтобы те никуда не заявляли, и еще он заплатил кому-то, чтобы спасти лодку. Он сделал глупость и предпочитал, чтобы никто об этом не узнал.

Иоланда похлопала Рут по коленке.

– Это здорово, Рути. Правда.

– Потом я часто думала, что должна была поплыть за ним, даже если бы не смогла догнать, – он действительно был сильным пловцом, – но я просто позволила ему уплыть. Я жутко испугалась. Я только видела, как его рыжеволосая голова, будто буй, сорвавшийся с якоря, уплывала все дальше и дальше, а потом я совсем потеряла его из виду до тех пор, пока он почти не вернулся к лодке. Вот почему я никому не рассказывала об этом и поэтому я не хотела, чтобы кто-нибудь узнал.

– И с тех пор ты была послушной девочкой? Не пререкалась с мамой? Не баловалась сама с собой? – Иоланда наклонилась и по-сестрински поцеловала ее в щечку.

– Нет, ничего такого. Ты ведь знаешь меня. Ну, теперь твоя очередь, – сказала Рут.

– Моя история совсем банальна по сравнению с твоей. В ней нет ничего такого. Она ничего не стоит.

– Нет, неправда, Иоло. Ты не можешь сама судить о своих записях. Филипп постоянно нам говорил об этом. Ты не в состоянии сама реально оценить то, что пишешь. Вот поэтому тебе нужен читатель, аудитория. «Любое произведение искусства нуждается в получателе».

Потребовалось немало усилий, чтобы убедить Иоланду прочесть то, что она написала, однако в конце концов Рут удалось одержать верх. Иоланда открыла свою записную книжку, но она не смотрела в нее. Она смотрела в окно и просто рассказывала.

– Однажды, когда я пришла домой из школы и открыла холодильник, чтобы достать стакан молока, оттуда вдруг выпрыгнула крыса.

– Ты шутишь?!

– Моя мама просто чуть не умерла. Она стояла на пороге, вся разодетая, чтобы пойти в клуб. Ты бы видела ее лицо. Вот она стоит в розовом костюме из чесучи, а эта крыса выскакивает из холодильника и бежит прямо в кладовку.