Пароход медленно отваливает от берега. Мелькают в воздухе платки, шапки. Прощально машут бывшие ссыльные.

Вдали теряется из виду город Якутск. Григорий Иванович долго, задумавшись, стоит на корме. Вся Россия кажется ему сейчас похожей на гигантский корабль, что плывет среди вздымающихся волн революции. Каким же умелым нужно быть кормчим, чтобы управлять этой исполинской громадиной! Каким умом, каким политическим чутьем нужно обладать, чтобы разобраться во всех течениях и ручейках, впадающих в могучую реку.

Всю ночь плыли вверх по Лене. Вокруг ненадолго потемнело, но и тогда можно было даже читать.

На рассвете из багряного зарева выкатилось огромное красное солнце.

Мелькали изумрудные в своей нетронутой красоте берега. Спокойно дышала могучая Лена. Родившись на западном склоне Байкальских гор, она с каждой верстой набирала силу и становилась шире, радостно принимая в свое лоно речки и ручьи и неся прохладные воды к морю-океану…

Между селениями Покровским и Олекминским, вдоль левого берега реки, верст на двадцать растянулись так называемые «Ленские столбы» — исполинские каменные скалы разных размеров и самой причудливой формы. Величавые, гигантские колонны отражались в зеленоватой воде: одна из них казалась таинственным старинным замком, другая — рыцарем, крепко упершимся обеими ногами в землю и зорко всматривающимся вдаль, третья похожа на влюбленных, обнявших друг друга. Когда «столбы» поредели, они вдруг напомнили Петровскому Помпею, около двух тысяч лет тому назад разрушенную извержением Везувия.

Природа Сибири поражала его своей первозданной, буйной и дикой красотой.

На пристанях пассажиры выходили на берег, собирали яркие лесные цветы, купались в прохладной, чистой воде.

Пароход шумно встречали местные жители: народ хотел знать правду о революции, хотел услышать живое слово бывшего депутата Думы Григория Ивановича Петровского.

Петровский и Орджоникидзе спешили в редакцию «Правды», Первым, кого они там увидели, был Свердлов.

— Прекрасно, прекрасно, товарищи! Немедленно к Владимиру Ильичу, он очень хочет вас видеть, — обрадовался Яков Михайлович.

Идут улицей Широкой, поднимаются на третий этаж, где в квартире своей старшей сестры Анны Ильиничны Елизаровой их ждет Ленин.

— Приехали, замечательно! — радостно воскликнул Владимир Ильич. — Садитесь, рассказывайте.

Дополняя друг друга, рассказывают о Якутии, о своей работе среди местного населения, о долгой дороге…

— Люди истосковались по свободе, — оживленно говорит Ленин, расхаживая по комнате из угла в угол. — Но за свободу еще придется воевать. Отдохнете с дороги — и за дело!

Отдохнуть Григорию Ивановичу не пришлось: надо было ехать в Донбасс и Екатеринослав. Как депутат Думы он должен был присутствовать на собраниях и митингах, чтобы узнать, чем дышат и о чем думают люди.

Доменика уже привыкла, что муж постоянно занят и вечно куда-то спешит, и все-таки после такой долгой разлуки ей очень не хотелось отпускать его.

— Ленин одобрил мою поездку, — начал Григорий Иванович, — вот съезжу в последний раз…

— …а потом мы заживем, — смеясь, закончила Доменика.

Он тоже рассмеялся и нежно обнял жену.

Григорий Иванович стоял на перроне с палочкой, которую лишь недавно стал брать в спутницы и по поводу которой шутил:

— Мне эту дубинку дал в руки народ, чтобы я ею колотил больших и малых его врагов.

Лето, осень, прохлада, сизый туман, серый дым… Вокзалы, города, станции… Юзовка, Горловка, Мариуполь, Екатеринослав, Александровск…

Здесь, на местах, большой властью пользовались комиссары Временного правительства, а созданная после Февральской революции буржуазно-националистическая Центральная рада нашла общий язык с эсеро-меньшевистскими лидерами в Советах.

…Комиссары требовали продолжения войны до победного конца.

…По призыву большевиков в дни подавления корниловского мятежа украинские рабочие организовывали отряды Красной гвардии…

…Шахтеры по собственной инициативе задержали и обезоружили в Донбассе белоказаков, которые эшелонами добирались до центра Украины.

За окном брезжило южное осеннее утро, растворяя ночную тьму и вместе с ветром прогоняя ее куда-то вдаль. На невысоких столбах качались уличные фонари. Один из них глядел прямо в окошко, слабо освещая стол, за которым, склонив голову на руки, сидел Григорий Иванович. Он пришел сюда недавно, дав слово сопровождавшим его рабочим-большевикам, что обязательно воспользуется их гостеприимством и отдохнет. В свежевыбеленной комнате стоял деревянный топчанчик, сияя чистыми простынями и наволочкой. Уже много ночей Петровский не смыкал глаз. Хотел надеть очки, но тут же вспомнил, что спрятал их в портфель, намереваясь лечь и поспать, а потом задремал прямо за столом. Вслушался в предрассветную тишину: донесся знакомый перестук колес, и показалось даже, что запахло паровозным паром…

Посмотрел на белый циферблат часов. Около четырех утра. Нехорошо — дал слово и не прилег. Эти дни вообще были трудными. Только приехал сюда, в Никитовну, как из Петрограда поступили первые декреты Советской власти — о мире и о земле. Он выступил здесь на партийной конференции с сообщением о победе социалистической революции, о том, что власть взяли в руки Советы рабочих и солдатских депутатов, что сейчас надо ликвидировать власть Временного правительства на местах, создавать ревкомы, организовывать земельные комитеты и отбирать у помещиков землю. Петровского растрогал один рабочий, который, сняв кожаную кепку, подошел к столу и положил ржаную хлебину с остюками и соломой пополам.

— Хлеб питерскому пролетариату! — громко сказал он, и все захлопали…

Из дома, где поселили его рабочие Никитовки, во все волости донецкого края летели телеграммы о том, что в Петрограде власть перешла в руки рабоче-крестьянского правительства, что первыми декретами этого правительства стали декреты о мире и о земле. До самого сердца простого труженика доходили огненные слова: «Хлеб для революции! Хлеб для питерских рабочих! Хлеб для Советской власти!»

…Уходящая ночь уносила с собой из комнаты тепло, и вскоре Григорий Иванович почувствовал, как мелкая дрожь охватывает его плечи и спину. Особенно немели пальцы левой ноги, отмороженные в Якутии. Начало пятого. И вдруг подумал: надо обязательно проверить на станции, отправлены ли в Петроград эшелоны с хлебом. Если не отправлены, сегодня уехать не удастся.

Взглянул на старый портфель, такой потрепанный и такой ему дорогой. Всегда с ним, всегда в нем какая-нибудь книга. Достал из портфеля очки, блокнот, подошел к входной двери — стал нащупывать выключатель, но он почему-то оказался в простенке между окнами — болтался на белом скрученном проводе. Придерживая рукой розетку, включил свет и подумал: «Надо бы исправить». На середине потолка засветилась небольшая круглая лампа под эмалированным абажуром. Увидел умывальник — холодная вода освежила и ободрила.

Ожидая шахтерского гудка, подошел к окошку и задумался: что же сегодня записать в дневник? Можно ли все пережитое здесь передать краткой блокнотной записью? Перечитал страницу, где описал, как враждебны и агрессивны были здешние меньшевики и эсеры, чувствуя, что падает их влияние в массах. Как они пытались срывать митинги и собрания.

Сейчас по волостям уже разосланы первые декреты Советской власти. Напрасно меньшевики и эсеры призывают дожидаться решений Учредительного собрания. Крестьяне единодушно требуют земли. Они говорили об этом на митингах Верхнеднепровского и Новомосковского уездов. Хлеборобы Архангельского, Екатеринославского, Александровского и Павлоградского уездов сами отобрали землю у помещиков, а в некоторых селах — даже у кулаков.

Григорий Иванович посмотрел на улицу и увидел прямо перед домом нескольких железнодорожников, которые направлялись к нему. Они сообщили, что эшелоны с хлебом вовремя ушли в Петроград…