Петровский взял «Правду» и прочитал Ларисе абзац из статьи Ленина «О значении золота теперь и после полной победы социализма»:

— «Победа дает такой „запас сил“, что есть чем продержаться даже при вынужденном отступлении, — продержаться и в материальном, и в моральном смысле. Продержаться в материальном смысле — это значит сохранить достаточный перевес сил, чтобы неприятель не мог разбить нас до конца. Продержаться в моральном смысле — это значит не дать себя деморализовать, дезорганизовать, сохранить трезвую оценку положения, сохранить бодрость и твердость духа, отступить хотя бы и далеко назад, но в меру, отступить так, чтобы вовремя приостановить отступление и перейти опять в наступление».

Григорий Иванович положил газету на стол. Взволнованная Лариса Сергеевна задумчиво проговорила:

— Трудная штука — отступление, но до крайности необходимая.

Григорий Иванович взглянул на Ларису Сергеевну и утвердительно кивнул головой.

— Учиться всем надо, и вашему… рубаке тоже. Вы к нам вместе с Василием приезжайте. Обязательно!

Каждый день Григорий Иванович рассказывал Доменике Федоровне что-нибудь новое.

— Сегодня иду околицей со строительной площадки, а навстречу всадник. Едет, видно, издалека. Конь измучен, весь в пыли. Конный тоже не лучше. А из глаз радость струится, так и просится наружу. Увидел меня, спрыгнул с коня: «Погуторим, старина!» И тут же, у дороги, сел на край заросшего травой окопа и меня усадил. Гляжу я, Домочка, на его счастливое лицо, и захотелось мне разделить с ним его праздник. Кто и откуда едет, было ясно по небритому лицу, изношенной куцей шинельке, прокуренной дымом костров на привалах и едкой пороховой гарью в горячих атаках. «Так, значит, утопили Врангеля в Черном море и теперь домой?» «Врангель драпанул за тридевять земель! — махнул рукой вчерашний армеец. — А море, папаша, не черное, а веселое да синее. Как увидело наши звездочки на шлемах, так и покатило нам навстречу!» — «А теперь что?» — спрашиваю. «Если бы моя власть, отец, я бы поставил вокруг всей нашей земли такие пушки, которых, может, еще и на свете нет, но их надо отлить! Чтобы стреляли они далеко-далеко и были видны со всех кордонов. И чтоб даже чужая кошка к нам не пробралась! А кто я? Батрачил. Надо было — сел на коня. Покончили с войной — возвращаюсь! Вот и вся недолга! А вы, папаша, кто будете?» — «Я — Петровский. Может, слышал?» — «Только краем уха. Говорили, бедноту учите уму-разуму. Что ж, приятно познакомиться! Я — Тимош Клычко. Глядите же, руководите нами и учите нас хорошо, присматривайте за нами зорко и не прощайте никаких вывертов и колебаний, лени да раздора! Нашим братом, скажу вам, товарищ Петровский, легче управлять на фронте, чем дома, когда еще не каждый двинулся к коммунизму душой и разумом. Скажете, что я не брехал, коль столкнетесь с нашими на хозяйственном деле!» На том, Домочка, наша беседа закончилась.

— Знаешь, что говорят в народе? — спросила Доменика Федоровна. — Если бы Антанта знала хотя бы половину того, что знает про свой народ простая крестьянка, то не пыталась бы к нам даже нос сунуть.

Григорий Иванович довольно засмеялся:

— Какое удивительное сравнение — Антанта а простая крестьянка… А сегодня утром я был свидетелем того, как в «капле воды» отражается вся душа нашего народа, его надежды и нерушимая вера в светлое будущее… Был я на коммунистическом субботнике. К развалинам бывшей вальцовой мельницы прибыла строительная комиссия, чтобы осмотреть руины и подумать, как ее вернуть к жизни. Растревоженные вороны, что давно гнездились в разрушенной мельнице, стаями взмывали вверх и сердито галдели над головами людей. На пустыре, неподалеку от мельницы, хлопцы с теодолитом уже обмеряли площадку для нового строительства. С другой стороны женщины копали котлован. Возчики, стоящие наготове, перебрасывались с ними шутками. «Окопы рыть собрались?» — спросил черноусый парубок, закуривая цигарку. «Не сдурел ли случаем? — смеясь, отрезала быстроглазая молодица. — Накопались уже окопов. Чтоб им пусто было! Лучше поворачивай свою сивку да я наполню твою грабарку… за веселый характер». Звонкий хохот раздался в толпе девчат, смеялся и черноусый возница. И уже взялись было девчата за лопаты, как одна из женщин, старше всех, в потертой телогрейке, подпоясанная веревкой громко крикнула: «Стойте! Не вижу порядка! Каждое дело и начинать и кончать надо песней! Давай, Евдокия!» — «Какую же запевать, тетя Ярина?» — «А такую, чтоб разнеслась по всей земле, поднялась выше неба!» И запели… Издали, Домочка, я не мог разобрать слов, но это было и неважно. Пели людские сердца, согретые давно желанной полевой тишиной. Пели женщины, которым уже не суждено было дождаться своих мужей, пели девчата, надеясь на близкое счастье. Покружило над мельницей воронье и улетело прочь, чтобы никогда больше не возвращаться.

Доменика слушала мужа и улыбалась.

— А теперь куда? Вот уже пять лет Советской власти, а ты все на колесах… — посетовала Доменика Федоровна.

— Сегодня — в Донбасс.

— И, верно, завернешь в Екатеринослав?

— «Невольно к этим грустным берегам меня влечет неведомая сила!» — пропел Григорий Иванович.

— Ты зарыл в землю талант. Певцом мог бы стать, — внимательно глядя на мужа и с грустью отмечая, как он поседел, сказала Доменика, — может, тогда меньше пришлось бы ездить.

— Ездить — значит обогащаться. А знаешь, Домочка, я тебе не говорил, что прошлый раз в Екатеринославе я встретил Савватия Гавриловича. После митинга и «кулуарных» разговоров с рабочими я собрался было уходить, как вдруг почувствовал, что кто-то коснулся моего плеча. Обернулся и увидел старенького, совсем седого Савватия Гавриловича! Я так обрадовался, а он: «Пришел посмотреть, каким ты стал». — «Давайте посидим с вами, Савватий Гаврилович, потолкуем», — предложил я. Мы расположились тут же в цехе. «Сколько же вам стукнуло?» — спрашиваю у него. «Собака давно бы сдохла… Девятый разменял. А тебе? Прости, что я „тыкаю“, так вроде роднее…» — «И ближе к сердцу», — поддержал я. «Тем лучше… Я про тебя, Григорий, много слышал хорошего. И сейчас помню, как ты чихвостил хозяев завода и втолковывал рабочим их права. Знаю и про остальные твои дела. И часто раздумываю: откуда ты берешь такую силу?» Спросил и смотрит на меня, ждет ответа. «Вот здесь, — показал я вокруг, — среди вас, рабочих, и набираюсь я сил, мужества и бодрости». Вот так-то, Домочка.

Почти двадцать лет возглавлял Григорий Петровский Всеукраинский Центральный Исполнительный Комитет. Двадцать лет колесил по республике, не забывая ее самых отдаленных и глухих уголков. Его можно было встретить в заводских цехах и шахтных забоях, в детских колониях и на колхозных нивах, в институтских аудиториях и в воинских частях, в школах и в сельских больницах, на первой в стране Шевченковской машинно-тракторной станции, на новом участке железной дороги и на морском корабле, отправляющемся в далекий, океанский рейс…

Сооружались Харьковский тракторный завод, Новокраматорский машиностроительный гигант, строилась новая шахта в Донбассе — везде чувствовалась добрая рука всеукраинского старосты.

Неугасимый пламень революционера Петровский пронес в своей душе сквозь годы и десятилетия невероятного физического и духовного напряжения. В трудные времена индустриализации и коллективизации сельского хозяйства он выступал в тесном, нерасторжимом товариществе единомышленников, самоотверженных борцов за переустройство мира. Рядом с ним были такие видные деятели партии и государства, как С. В. Косиор, В. Я. Чубарь, Ф. А. Сергеев (Артем), Н. А. Скрыпник, В. П. Затонский, К. Е. Ворошилов, Н. И. Подвойский, А. С. Бубнов, Ю. М. Коцюбинский, П. П. Постышев, М. В. Фрунзе, Д. 3. Мануильский, Д. 3. Лебедь, Г. Ф. Гринько, Э. И. Квиринг, А. Г. Шлихтер и многие другие.

Пролитые кровь и пот не прошли даром — дали обильные плоды. Первые успехи радовали и вдохновляли. Украина вместе со всей Советской страной поднимала свое хозяйство, неизмеримо выросли ее экономика и культура.