«Семен Семенович», настоящая фамилия которого для меня так и осталась неизвестной, исчез бесследно в том же 1906 году, т. е. в год своего вступления в Б.О. О нем, как о без вести пропавшем, упоминает также Савинков в своих воспоминаниях.
Лев Иванович Зильберберг («Николай Иванович»), арестованный под фамилией Штифтара, был приговорен к смертной казни. Суд над Зильбербергом и Сулятицким происходил в помещении Трубецкого бастиона 12 июля 1907 года. На суде в качестве свидетельницы выступала Ида Ванханен, та финка — горничная из «Отеля туристов», о которой я уже выше говорила. В Петропавловской крепости, куда были заключены оба подсудимых с момента ареста, Л. И. занимал камеру рядом с В. О. Лихтенштадтом[131] (№№ 61 и 62), до конца перестукивался с ним, и запись об этих последних днях Льва Ивановича сохранилась в дневнике Лихтенштадта, который находится теперь у его матери, Марины Львовны.
Почти накануне казни, 13 июля, Л. И. подал коменданту Петропавловской крепости для передачи физико-математическому факультету Петербургского университета решение задачи: «Деление всякого угла на три равные части» и чертеж от руки, исполненный тщательно и искусно. Эти документы пролежали в департаменте полиции до Февральской революции. Теперь они напечатаны во II томе «Красного архива» за 1925 год.
Митрофан Васильевич Сулятицкий («Малютка»), арестованный под фамилией Гронского, судился вместе с Зильбербергом. Оба обвинялись в организации убийства Лауница. Казнены вместе 16 июля 1907 года на Лисьем Носу.
Евгений Федорович Кудрявцев («Адмирал») погиб при покушении на Лауница. Он первым выбыл из нашей группы. «Адмирал» не задумывался над вопросом о собственной жизни, до конца его озабочивала только участь других товарищей. Хорошо помню, что мы как-то однажды рискнули с ним прогуляться вдвоем по пустынной Французской набережной. У каждого из нас являлось непреодолимое желание поговорить друг с другом в более свободной обстановке, вне тех связывающих условий ресторанных явок, на которых мы обычно виделись. Был холодный, декабрьский вечер, улицы, затянуты туманной дымкой. «Адмирал», уже тогда наметивший для себя роль исполнителя в первом же террористическом предприятии, которое нам удастся организовать, держал себя так, как будто даже вопрос о неизбежном конце не стоял вплотную перед ним. Его беспокоило одно: чтоб не пострадал кто-нибудь теперь же, при случайном аресте. Он даже решал, что при таком аресте никому из группы не грозит суровое наказание. «Ведь при нас ничего не найдут, вот вы — другое дело: у вас на руках техника. Столыпин вешает теперь и за одно это!». И мне казалось, что он своим ласковым вниманием хочет смягчить рисующееся ему мое тяжелое положение. Но события разыгрались иначе.
Борис Николаевич Моисеенко («Опанас») до разоблачения Азефа жил в Чите. После разоблачения, в начале 1909 года, департамент полиции прислал распоряжение об его аресте. Счастливая случайность спасла Б.Н. и на этот раз: он бежал за границу. В 1912 году, по поручению ЦК, он направился в Сибирь для освобождения Е. К. Брешковской, которая после побега из Киренска находилась в Иркутской тюрьме. Очевидно, о цели приезда Моисеенко департамент полиции был осведомлен: в Иркутске его арестовали. Это был уже четвертый арест Б. Н. Его отправили в административном порядке в ссылку в Якутскую область; оттуда он бежал, кажется, с пути. До Февральской революции жил за границей. Столько раз счастливо ускользая от опасности, Борис Николаевич трагически погиб уже после революции. В октябре 1918 года он был захвачен в Омске шайкой офицеров. Б.Н. состоял в это время казначеем кассы членов Учредительного собрания. Офицеры надеялись, захватив Моисеенко, овладеть кассой. Добиваясь от него указаний, где она находится, подвергли его пыткам. Не получив сведений, убили его, а труп спустили в Иртыш.
Яковлев в 1906 году ушел на каторгу. Выйдя на поселение, бежал за границу незадолго до войны. Во время войны поступил волонтером во французскую армию. Погиб под Верденом.
Владимир Азеф от работы отошел после ухода своего брата из боевой организации. В 1909 году, когда старший Азеф был разоблачен, выехал в Америку. Вместе с ним уехала также и жена Азефа с детьми.
Теперь перейду к группе «Бэлы».
Сама «Бэла» — Татьяна Лапина — после роспуска своей группы выехала за границу. Там «Бэла» сделалась жертвой ужасной ошибки во время расследования дел по провокации в партии с.-р. Вслед за разоблачением Азефа поступило неясное указание о какой-то женщине-провокаторе среди с.-р. Предупреждение исходило, с одной стороны, со слов директора департамента полиции Коваленского, занимавшего этот пост короткое время, а с другой — от Меныцикова.[132] В первом предупреждении говорилось о женщине, принимавшей участие в последних террористических предприятиях, выдержавшей во время заключения вместе со всеми 14-дневную голодовку. Указанные приметы в некоторой части подходили к «Бэле», хотя в дальнейшем, при тщательной проверке, непричастность «Бэлы» с полной очевидностью была установлена. Однако, после разоблачения Азефа, когда никакая безупречная работа в партии, никакой продолжительный революционный стаж никого не гарантировали от подозрений, комиссия сочла себя обязанной проверить и «Бэлу». В комиссию ее вызвали, как свидетельницу, но «Бэла» уловила скрытый смысл вызова. «Бэла» уже и так была с расшатанной нервной системой; разоблачение Азефа, с которым она до конца поддерживала близкие дружеские отношения, совсем потрясло ее. Недоверие, которое она почувствовала при разговоре в комиссии, окончательно подавило ее. Это был последний толчок к трагической развязке: «Бэла» покончила с собой весной 1909 года, кажется, в Ницце. После самоубийства «Бэлы» вскоре было установлено, что предупреждение относилось к Жученко,[133] которая и была опубликована, как провокатор.
Роза Рабинович в 1907 году была арестована в Н.-Новгороде. Ушла на каторгу, которую отбывала в Виленской тюрьме в крайне тяжелых условиях. Конец своего срока провела в Мальцевской тюрьме, откуда и вышла на поселение. После Февральской революции возвратилась в Европейскую Россию.
Рабочий «Александр», по наведенным мною еще в 1907 году справкам, действительно перешел к анархистам и был отправлен ими куда-то на юг. Дальше его след теряется.
Сергей Моисеенко, брат «Опанаса», уцелел при разгроме группы Никитенко. Впоследствии принимал участие в неудачной попытке Савинкова после разоблачения Азефа вновь организовать покушение на Николая II.
Судьба Никитенко была также очень трагична.
Вместе с М. А. Прокофьевой, Синявским и другими лицами, привлеченными к процессу «О заговоре на царя», Никитенко был арестован 31 марта в Петербурге.
Я бежала из Петербурга гораздо раньше, в половине февраля; таким образом, вся последующая деятельность группы протекала в мое отсутствие. За этот краткий период мне пришлось только однажды снестись с Никитенко.
В марте, в тот момент, когда я возвратилась из Або из динамитной мастерской, в Финляндию приехал также и Никитенко. Он направил ко мне своего товарища с письмом, не решаясь, видимо, из конспиративных соображений сам зайти ко мне. В письме «Капитан» просил меня вернуться в Петербург, где ему необходимы были работники. Но я уже в то время взялась выполнить еще одно поручение Гершуни и Азефа, оно связывало меня на длительный срок. Мне пришлось отказаться от предложения «Капитана». Зная, что он ждет ответа в Финляндии, я рискнула написать ему несколько слов. Впоследствии из обвинительного акта я узнала, что моя записка сохранилась у него до ареста и цитировалась на суде с добавлением, что автор остался невыясненным.
Лично мне за этот период ни с кем из группы не приходилось встречаться, но я знала, что вместо Зильберберга связь группы с ЦК поддерживал Никитенко, так что группа по-прежнему находилась под контролем ЦК.
