Много раз мне пришлось в своей комнате у генеральши заряжать и разряжать привезенную с собой из Таммерфорса бомбу. Зарядив утром, я несла ее для передачи, большею частью через Розу, метальщику, а затем в условленном заранее месте, зная уже, что покушение не состоялось, я снова находила Розу со снарядом в руках, с которым и возвращалась домой, чтобы разрядить его. Сама Роза, как мне казалось, довольно скептически относилась к постановке дела в своей группе.

Наконец, я стала побаиваться, чтобы швейцар не обратил внимания на мои частые путешествия — то с ручным баулом в руках, то с большим плотным свертком. Но пока все сходило с рук. Скоро и сама «Бэла» решила, что у нее ничего не выходит. Приблизительно тогда же ко мне зашел «Александр» и рассказал о своем желании выйти из партии с.-р.: он чувствовал себя ближе к анархистам. Он просил указать ему кого-либо из знакомых, чтобы связаться с анархистами. У меня был под руками адрес одного моего давнего приятеля-анархиста, к которому я и направила «Александра». Так мало-помалу группа «Бэлы» распалась, а сама «Бэла» уехала за границу. С. Н. Моисеенко вошел в наш отряд, а Роза Рабинович перебралась в Москву.

После «Бэлы» дело Лауница тоже оказалось в наших руках. Но оно являлось для нас не главным, его мы должны были исполнить попутно, наряду с другими. Основными нашими задачами оставались Столыпин и вел. князь Николаей Николаевич.

В это время Зильбербергу удалось получить связи с железнодорожниками Царскосельской дороги, — с кем именно, в точности не знаю.

Боевая работа этого периода вообще отличалась одной характерной чертой. По конституции Б. О. времен Плеве террористическая борьба организационно ставилась вне общепартийной работы, но по существу находилась с ней в самой тесной связи. В отрядах Зильберберга и «Карла» постановка дела подверглась изменению: здесь часто строили свои планы как раз на сведениях, получаемых от периферии партии. Свои люди у партии находились тогда всюду, особенно в низах, в гуще рабочей и служилой массы, а также среди военных. Сведения о проездах намеченных нами лиц давали рабочие железнодорожного батальона, — солдаты и военные писаря; даже царский дворец в этом отношении не являлся исключением; словом, сочувствие и помощь в низах были, без преувеличения, повсюду. Порой эта помощь была незаменимой, как, например, в деле военного прокурора Павлова. Сведения о предполагаемом выезде Столыпина или Николая Николаевича в Царское Село Зильберберг получал заранее. Наша задача заключалась в проверке точности такой информации и изучении внешнего вида экипажей и автомобилей, которыми пользовались Столыпин и Ник. Ник. Но Зильберберг, не уверенный в том, что нашей группе удастся легко одолеть Столыпина, старался не упускать из вида и тех, в деле которых мы надеялись на более скорый успех. Таковыми являлись для нас Дурново и Лауниц. Мы знали адрес квартиры Дурново на Моховой, но надо было проверить, действительно ли он там живет. Помню, я добыла рекомендации к князю П. М. Толстому, жившему в том же доме, что и Дурново, и по той же лестнице. Под каким-то предлогом я направилась к Толстому. При входе, в вестибюле лестницы, кроме швейцара, я заметила двух агентов, подозрительно ощупывавших глазами каждого входившего. Поднялась к Толстому; его не оказалось дома. Присутствие агентов как будто подтверждало, что Дурново живет именно здесь, — кого иного могли охранять тут сыщики?

Нам стали также известны некоторые интимные стороны жизни Дурново. Он имел свою petite femme[121] и часто посещал ее. Жила она тут же на Моховой, недалеко от его квартиры, ходил он к ней пешком. На этой его слабости мы и строили свои планы. Дело Дурново ограничилось, впрочем, только разведками. Зато с Лауницем оказалось серьезнее.

Я не знаю, при чьем содействии были добыты входные билеты на открытие Института экспериментальной медицины имени принца Ольденбургского на Лопухинской ул. На торжественное открытие был приглашен Столыпин; несомненно, должен был присутствовать и градоначальник Лауниц. Билеты меж собой распределили «Малютка» и «Адмирал». Последний особенно горячо оспаривал свою кандидатуру в деле Лауница. Он был родом из Тамбовской губернии, сын сельского священника. Жестокое усмирение Лауницем и Луженовским крестьянских беспорядков в 1905 г. происходило в Тамбовской губернии на его глазах. Луженовского убила М. А. Спиридонова, с которой был близок. «Адмирал» по работе; на очереди оставался Лауниц, и «Адмирал» заявил, что он его никому не уступит. «Малютка» брал на себя Столыпина. Еще при Азефе, осенью 1906 г., «Малютка» под видом уличного торговца следил за Столыпиным, поджидая его катер на Дворцовом мосту. Столыпин тогда уже перебрался в Зимний дворец; катер ему подавали к пристани на Зимней канавке, и на нем он ездил в Петергоф с докладами к Николаю И. С этого именно поста «Малютку» снял Азеф, вызвав на съезд боевиков на Иматру, о котором я уже говорила.

Накануне покушения я встретилась в моем обычном кафе с Сергеем Моисеенко и передала ему от «Николая Ивановича» браунинг для «Адмирала».

На другой день, — это было 21 декабря 1906 г., -придя в кафе часа в три, я услышала за соседним столиком, как один из посетителей тихо сообщал другому об убийстве Лауница. Как это произошло, я узнала немного позже из вечернего выпуска газет. «Адмирал» двумя выстрелами из браунинга убил Лауница на площадке лестницы, ведущей в зал института, на глазах многочисленной публики. Следующим выстрелом «Адмирал» покончил с собой, и ему, уже мертвому, какой-то офицер тут же на лестнице рассек саблей голову. Столыпин на торжество не прибыл, и «Малютка», убедившись, что Столыпина не будет, не вызвав ни у кого подозрений, уехал с открытия, оставив там «Адмирала».

Террористы переживают сложное чувство во время своих удачных выступлений. Радость успеха поглощается гнетущим чувством утраты близких людей. Среди них никто не думает о своей собственной гибели и обреченности, испытывая только боль за гибель другого.

Вслед за Лауницем последовало убийство военного прокурора Павлова, — опять в обстановке, которая произвела большое впечатление. Охранка терялась от неожиданности выступлений, никаких точных агентурных указаний относительно этих двух отрядов она не имела. Азеф был за границей и не мог дать детальных сведений.

Убийство Павлова было совершено матросом Егоровым из группы «Карла». Павлов довел охрану своей особы до крайних пределов. Он переехал в здание суда на Мойку; зал заседания соединили дверью непосредственно с его квартирой. Он никуда из здания не выходил, жил как заключенный, позволял себе только прогулку во дворике суда. Вход в этот дворик охранялся часовым. В таких же условиях пленника жил тогда и Столыпин, о чем я расскажу ниже. Несмотря на всю изоляцию, Павлов не смог укрыться от революционеров. У них нашлись верные друзья среди охранявших прокурора. И когда 27 декабря 1906 г. Павлов вышел на свою обычную прогулку во дворик, дежуривший в канцелярии военный писарь из окна подал условный сигнал Егорову, поджидавшему на набережной Мойки. Егоров, в форме солдата, с разносною книжкой в руках, вошел во дворик. Часовой пропустил рассыльного беспрепятственно. Здесь во дворике и был убит Павлов.

Еще до убийства Лауница и Павлова партии с.-р. удалось совершить покушение на графа Игнатьева[122] в Твери, главу придворной реакционной партии, так называемой «Звездной Палаты». Его убил 9 декабря Сергей Ильинский, член Московского областного отряда. Полиция была бессильна в борьбе с террористами, если она не имела среди них своих агентов. Уход Азефа из Б. О. и временное удаление его вообще от партийных дел сразу повысили успех боевой деятельности.

Уже из эпизода с торжественным открытием Института экспер. медицины, куда Столыпина приглашал сам принц Ольденбургский и он все-таки не приехал, можно видеть, как недоступен и трудно уловим был Столыпин. После взрыва максималистами его дачи на Аптекарском острове он переехал в Зимний дворец. Столыпин почти никуда не выезжал из дворца, за исключением неизбежных поездок с докладом в Царское Село к Николаю ІІ. Но время этих выездов и обстановка были крайне изменчивы. Даже получив указания, когда приблизительно он проследует, мы не могли решить, проехал ли он и в каком экипаже.