И вот 9 сентября оба врача осмотрели кожу и шрам на ней. После беглого изучения они сказали Ньютону, что лоскут кожи взят не с брюшной стенки, а с бедра и что пресловутый шрам ни при каких обстоятельствах шрамом быть не может, а является лишь складкой кожи. Под тем предлогом, что их показания послужат лишь доверительной информацией для защиты, Ньютону удалось их уговорить изложить свое мнение в письменном виде. Лишь когда Торнболл понял, что в действительности замыслил Ньютон, ему стала ясна вся поверхность проведенной им в данном случае работы. За день до начала процесса — 17 октября — он попросил дополнительный срез для микроскопии и с ужасом обнаружил, что ни в коем случае нельзя было заявлять, будто кожа взята с бедра, а его аргументы относительно того, что не может быть и речи о шраме, очень слабы. Но было уже поздно. Он уже связал себя данной адвокату информацией и полагал, что на карту будет поставлена вся его репутация, если только он признается в ошибке.
Когда 18 октября началось слушание дела Криппена, никто еще не знал, что подлинным победителем из него выйдет молодой человек, чья карьера сделает его имя в конечном итоге знакомым каждому англичанину, который читал или слышал о судебной медицине, — Бернард Спилсбери.
19 октября Пеппер, а за ним Спилсбери дали показания на суде в качестве экспертов обвинения. Они демонстрировали при этом законсервированный в формалине лоскут кожи. А 21 октября на том же месте появились Торнболл и Уолл, принужденные оспаривать выводы Пеппера и Спилсбери. Наспех собранные аргументы, представленные ими, сводились к следующему:
1. Данный кусок кожи не относится к нижней части живота. На ней отсутствуют так называемые «inscriptiones tendineae», то есть сухожилия, которые в рассматриваемой области живота связывают большие, проходящие вертикально от груди до таза мускулы у каждого человека. Далее, совсем не просматривается «linea alba», которая должна проходить от груди к лобковой кости через интересующий нас участок кожи. Наконец, не обнаружены некоторые сухожилия, апоневрозы, которые также типичны для нижней области живота.
2. Что касается пресловутого шрама, то о нем в данном случае не может быть и речи. Не обнаружено никаких мест прокола от хирургической иглы. Зато налицо части сальных желез и жировых телец, которых на шрамах не бывает. Поэтому речь в данном случае идет о складке кожи, возникшей вследствие спрессовывания с нижней сорочкой.
Защитник Тобин добавил к этому, что во время исследования останков Пеппер уж знал об операции нижней части живота у Коры. Шрам, который он хотел найти, был не чем иным, как плодом его предвзятого воображения.
В тот момент, когда Тобин выдвигал эти обвинения, он был как никогда уверен в своей правоте. Он был убежден, что все сведется лишь к борьбе мнений, которая не вызовет у присяжных ничего, кроме замешательства. Его уверенность возросла, когда Пеппер, сам отошедший на задний план, заявил, что решающие исследования под микроскопом проводил его ученик Спилсбери, который и будет один держать речь и отвечать на вопросы. Спилсбери? Что значит для присяжных молодой, абсолютно никому не известный человек?
Первый раз 19 октября, а во второй — 21 октября Бернард Спилсбери давал показания перед судом Олд-Бейли. Тридцати трех лет, высокий, худой, с благообразным, вызывающим симпатию и доверие лицом, он ничем не напоминал человека, проводящего большую часть своего времени в анатомическом театре среди мертвых. Тщательно одетый, с гвоздикой в петлице, говорящий отчетливым, полнозвучным голосом — таким восприняли его в первый раз судьи, защитники и присяжные.
Когда Тобин охарактеризовал его как ученика Пеппера, который, само собой разумеется, должен присоединиться к мнению маэстро, он услышал в ответ: «Тот факт, что я работал вместе с д-ром Пеппером, не имеет никакого отношения к тому мнению, которое я здесь выражаю. А тот факт, что я читал в газетах об операции у Бель Эльмор (Коры Криппен), не повлиял на мои выводы… У меня независимая позиция, и я отвечаю исключительно за мои собственные данные, полученные мною на основе моей личной работы.»
Затем на Торнболла и Уолла посыпался удар за ударом. Относительно «inscriptiones tendineas» — разве неизвестно экспертам защиты, что эти сухожилия не пронизывают всю кожу, а расположены как раз в тех частях мускулов, которые убийца вырезал? A «linea alba»? Торнболл должен был знать, что она показывается только там, где под кожей встречаются определенные связки сухожилий между отдельными частями брюшной мускулатуры. В данном же случае соответствующие куски мускулов вместе с местами прикрепления сухожилий были удалены. А что касается особенно типичных сухожилий, или апоневрозов, которых Торнболл и Уолл не обнаружили, то он охотно покажет им эти апоневрозы на данном лоскуте кожи. Спилсбери поднял сухожилие пинцетом вверх и показал его присяжным.
Судья — лорд Элверстоун — с удивленным лицом подался вперед. Он допытывался у Торнболла, что тот скажет по этому поводу? Торнболл всячески увиливал. Но Элверстоун был безжалостен: «Прошу вас четко ответить на мой вопрос: видите вы там сухожилие или вы его не видите». В безвыходном положении Торнболл ответил «Да».
В столь же безвыходной ситуации оказался и Уолл, который вынужден был изменить свое мнение о происхождении лоскута кожи. «Теперь мое мнение таково, — заявил он тихо, — что он может относиться к коже живота».
Правда, и после этой первой встречи со Сбилсбери Торнболл и Уолл все еще отказывались признать, что на лоскуте кожи действительно имеется шрам. Спилсбери отвечал на это хладнокровно и невозмутимо: «У меня есть при себе все микроскопические срезы, и я велю тотчас принести сюда микроскоп».
Принесли микроскоп, и Спилсбери объяснил присяжным, собравшимся возле него, каждый срез с ткани рубца, показывал им расположение волосяных мешочков и сальных желез, сделал им понятной миграцию отдельных остатков желез по ходу хирургического шва. Торнболл исчерпал все аргументы. Тогда он прибегнул к личным нападкам — вроде того, что не следует полагаться на молодых людей, не обладающих еще достаточным опытом работы с микроскопом. Но Мьюир при всеобщем одобрении заставил его замолчать, сказав: «Мы говорим не о тех людях, которые ничего не понимают в микроскопии, а о таких людях, как мистер Спилсбери».
22 октября, посовещавшись лишь 27 минут, присяжные вынесли свой вердикт: «Виновен».
Четыре недели спустя — 23 октября — Криппен был повешен. Но метод доказывания, использованный Спилсбери, дал материал не только для броских заголовков британской прессы. В Англии он послужил поворотным пунктом в отношении общественного мнения к судебной патологии. Спилсбери и процесс Криппена довершили в этом отношении то, что было начато Пеппером. А поворот общественного мнения ознаменовал начало нового периода развития судебной патологии, который почти три десятилетия был связан с именем Бернарда Спилсбери.
Ю.Торвальд. Век криминалистики. — М.: Прогресс, 1984.
2. Дело об убийстве Клавы Г
1913 голу среди уголовных дел, проходивших в Петербургском окружном суде, это дело снискало репутацию самого загадочного и интересного не только по сложности и тонкости улик, но и с точки зрения нравов того времени. К сожалению, сами материалы сгорели вместе с архивами в первые дни Февральской революции. Сохранился лишь рассказ о таинственном преступлении, вошедший в книгу «Воспоминания юриста» Бориса Самойловича Утевского, одного из основоположников советской правовой науки. Утевский вместе с известным адвокатом Н.П.Карабчевским представляли зашиту в той невероятной истории.
…Дело началось так. В Петербурге, в камере хранения Николаевского вокзала, в помещении для невостребованных вешей появился тяжелый, дурной, все усиливавшийся запах. Работники вокзала перебрали чемоданы, корзины, баулы, мешки и другие веши. Вскоре обнаружили, что запах, который сразу же определили как трупный, исходит из плетеной корзины, завязанной веревкой и запертой на висячий замок. Как выяснили, корзина была сдана на хранение три недели тому назад -21 июня 1913 года. Сразу дали знать сыскной полиции (так назывался уголовный розыск), и через полчаса три ее агента были на вокзале. Корзину перенесли в отдельную комнату, сфотографировали и стали развязывать веревку. Но не тут-то было. Никто из крепких, бывалых агентов не в состоянии был развязать узел на крышке корзины. Позвали еще более физически крепких и опытных носильщиков вокзала. Они пренебрежительно сказали:
